Их задержали два «мессера», вынырнули из-за лесопосадки со стороны солнца, ударили из пушек и пулеметов, скинули бомбы.

Это всегда так во время налетов в пути, одно правило – давай на обочину, в сторону, лицом в землю. Пролетели.

Отбой скомандовали.

– Наших задело, товарищ старший батальонный комиссар, – ротный доложил. – Одного – легко, царапнуло только, другого – тяжело.

Другого. Он так и понял: другого, подошел, наклонился. На дороге, рядом с откатившимся тележным колесом лицом вниз лежала девушка-красноармеец. Ее приподняли. Гимнастерка на груди была порвана, в крови.

– Это он разрывными, – сказали, расстегивая ворот.

– Нож дайте! Лезвие! Разрезали гимнастерку.

– Смотри, входные отверстия, как точки, а на

выходе все разворотил!

Аланасенко обожгло запахом женской кожи, молодого тела, он ее грудь увидел, два цвета – ослепительно белый и что-то застиранное голубенько-синенькое, какие-то лямочки, пуговки мелькнули в глазах. Он отвернулся, он не мог смотреть. Будто стыдно. Подружка рядом опустилась и платочком, платочком совсем уж не армейским, с кружавчиками – фантазии! – лицо ей стала вытирать.

– Санинструктора сюда! – крикнули. Подбежала санинструктор, на бегу неуклюже расстегивая свою сумку с красным, масленным крестом, достала индивидуальный пакет, но не надорвала.

«По машинам!» – была команда и снова: «Воздух!». Немцы, оказалось, совсем не улетели, прошли вперед, там где-то развернулись и теперь заходили с другой стороны. Но на этот раз не стреляли. То ли боекомплект у них весь вышел, то ли подходящую цель они высматривали, патроны экономили и забавлялись, глядя, как внизу шарахаются в стороны, бегут, падают на землю люди.

Неслись совсем низко два самолета. Его горячим ветром обдало, запахом чужого бензина, он жар германского мотора совсем рядом над собой почувствовал, увидел лицо летчика, молодое в пилотских слюдяных очках, как глаза стрекозы, и показалось ему, что немец смеется, упоенный молодостью, силой своей, победой. Потом, с годами лицо это конкретность начало приобретать: родинка появилась на подбородке, волосы оказались гладко зачесаны на прямой пробор. Но это потом, много позже. Лицо возникло вдруг, будто проплыло, как отражение в глубоком, темном колодце. «Ты ее убил!» – крикнул Аланасенко. Немец молчал. «Ты ее убил!». «Была война». «Ты смеялся, я видел! Тебе это нравилось!» Немец пожал плечами. «Война. Я не выродок. Я, как все. Почему мне это должно было нравиться? Я выполнял приказ».

С годами они стали беседовать чаще. И как-то даже доверительно. «Я не был фашистом. Я был солдатом, летчиком. Я не снимаю с себя вины, но, может быть, ее убил мой ведомый. Если серьезно, в современной войне разве скажешь точно, кто убил? Вы ее любили, ту девушку?» «Я ею любовался! Я б дотронуться до нее не посмел. Когда ее в разодранной гимнастерке приподняли, я отвернулся. Я не мог! Я отвернулся!» «Это страшно, я вас понимаю». «Совсем девчонка, вся жизнь впереди, и ничего не сбылось!» Но это мысленно, через много лет он так беседовать будет, а тогда – «Не уйдешь, сволочь!» – крикнет, обеими руками обхватив рифленую рукоятку своего ТТ, и выстрелит вдогонку. Раз, два... Через минуту немцы на новый заход шли, развернувшись, и он стрелял, как положено, на четыре силуэта вперед, стрелял и плакал, военком батальона, и скрипел зубами: «Не уйдешь! Не уйдешь!..» И впереди был Сталинград.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.