Час парусов

Что-то непонятное, матерчатое возвышалось над бортом. Уж не мой ли рюкзак, подумал я и протянул руку. Непонятное оказалось Славкой. Его длинная, до пят шинель и прочая одежда вобрали столько воды, что у него не нашлось сил перевалить через борт, и он, как видно, молча накапливал их. Я взял Славку за плечи, дернул, из него полило, как из трубы.

Холодный ветер с влагой одежд уносил остатки теплей Шторм стихал. Шли галсами, стаксель после переброски не сразу брал ветер, лениво плескался. «Вега» брела бог весть куда.

От холода я одеревенел и спал. Сквозь сон слышал разговор о каких-то огнях, затем о самоходках под островом.

В самом деле, когда меня растолкали и велели взять весло, «Вега» подходила к двум баржам, которые укрывались за лесистым островом. Уже светало, в сумраке белели стволы берез. Мы покружили, «Бегу» могло разбить о железные корпуса самоходок, наконец, докинули конец – русый парень в свитере поймал его – и вошли в пространство, защищенное баржами.

– Кранец на нос! – скомандовал Леха и собственноручно укрепил полученный кранец. – Срубить мачты. Вычерпать воду, прибрать в лодке и натянуть брезент. Механикам поставить мотор.

Надо было кормить ребят. Я полез в ящики за тушенкой и, когда выставил ряд банок и поднял голову, увидел яхту. Какие высокие мачты и как ока была бела! Я понял: та самая, наша спутница.

На крыше каюты стояли три сверхчеловека – высокие, в длинных резиновых плащах с капюшонами, в прорезях распахнутых плащей желтели спасательные жилеты, скулы обтянуты вязаными башлыками

Стаксель в мгновение упал, яхта прошла рассчитанное расстояние. Человек на носу бросил конец на соседнюю баржу, где матрос так же ловко закрепил его. Нашу «Бегу» мотнуло к яхте. Тот, что остался стоять на крыше каюты, скомандовал металлическим, лишенным оттенков голосом: «Кранец на левый борт», – и, ах, как быстро и красиво была исполнена команда!

Мы смотрели на швартовку яхты, как на балет. Мы не могли так красиво исполнять команды – поиски того же кранца, этой несчастной мотоциклетной покрышки, в нашей перегруженной лодке шли под судорожные крики командора, а сами наши поиски напоминали приемы грабителей могил.

Я собрал наконец чашки-ложки в ведро и выпрямился. Капитан яхты обратился ко мне:

– Куда идете?

– В Архангельск. А вы?

– На Онегу. Вы пускали красные ракеты?

– Чтоб посветлее. Мотора у вас нет?

– Включаем только в шлюзах. Идем на время. Наши ставили кронштейны для дуг, на которые натягивался брезент, искали плоскогубцы. В лодке все перемешалось. Банки со «сгущенкой распускали белые шнурочки.

Капитан яхты легонько стукнул по крыше каюты, сказал: «Плоскогубцы», – и тотчас рука из дверей подала их. Однако наши плоскогубцы нашлись в ту лее самую секунду, у капитана мелькнуло на лице сожаление – он так хотел выразить нам свою приязнь.

Нас любовно встретили на барже (она шла из Иванова Бора в Москву с семьюстами тоннами гравия). В машинном отделении мы развесили свои одежды на горячих трубах и кожухах. В сухом воротнике свитера я нашел желтушку и выпустил ее в кают-компании.

Хозяева угощали нас вяленой рыбой. Я заснул с ободранной воблой в руках...

Яхту мы обогнали на подходе к Череповцу, километрах в пятнадцати. Мы помахали им, и тут же наш мотор засвистел, забулькал и затих. Наши горемыки-механики кинулись тыкать в него отвертками. Капитан яхты показал нам конец, но наш припадочный мотор вдруг завелся, и мы, обгоняя яхту, простилась с парусником сомкнутыми над головой руками.

Навстречу чумазые буксиры тащили угрюмые железные баржи, утюжили своими чугунными буферами тяжелую, с желтизной на изломе волны болотную воду речного моря.