Его история, как и многих таких, была несложна. Саня Чернихов - доброволец Красной армии (ему было восемнадцать лет). Часть была разбита в бою. Он долго бродил по белому тылу. Попал в Харьков. Искал своих, не нашел, отчаялся, забрел в клуб «Гроссера».

Подошли товарищи. Мы пошли на улицу. Саня зашагал рядом с нами. Первые дни он жил у нас на Чайковской. Потом его поселили на явке. Он стал первым организатором подпольного комсомола в Харькове. Жизнь, как буря молодое деревцо, сперва ему согнула спину. Главное испытание для пего было впереди.

В квартире на Чайковской не существовало слова «мое». Приезжали, оставались, уходили люди, все сразу становились равноправными членами коммуны. В конце концов прочность дружбы в одинаковой степени проверяется не только в большом, но и в малом, скорей даже в последнем. Можно плечом к плечу исколесить тысячи километров, потом разойтись из - за внешне неуловимых трещин быта в совместной комнате. Нас жило временами пять - шесть, временами десять человек в одной комнате. Один хотел спать, в то время как другой хотел декламировать. Один хотел покоя, в то время когда другие выбивали марш карандашом на зубах. Наши отношения не всегда были плавны, иногда были вспышки по пустякам, но они вспыхивали, как соломинка, и немедленно гасли. Каждый был самим собой, и среди приезжающих из - за кордона и «выуженных» были люди разных склонностей, ума, знания, привычек. Но в самой среде подполья, в обстановке и характере нашей работы было что - то резко всех нивелирующее. Мы уступали друг Другу.

Еще когда мы получали деньги у Ольги Макаровой, мы сами устанавливали для себя «жалованье» в 2.000 рублей в месяц. Это было немного - только комната обходилась в 400 руб. И позже, когда нам Запфронт щедро подбрасывал деньги, принятый нами «максимум» не был увеличен. Эта сдержанность в личных расходах тоже была одним из этических принципов, который нами не был нарушен.

Мы ходили по касательной у самой пропасти. Но в промежутках между делом предавались земным «страстям», ходили в театры, гуляли, устраивали загородные прогулки, несколько раз мы даже «кутили». Кто - нибудь храбро и залихватски говорил: - Купим винца? - остальные чтобы не усомнились в их опытности быстро соглашались, но пить никто не умел и после первой половины стакана пьянели и лопотали что - то смешное.

Это первое время было для нас относительно безоблачным. Мы потеряли только одного товарища. Из контрразведки был дан неожиданный невидимый бесслышный сигнал, и смертельное лассо обвилось вокруг шеи жертвы. Контрразведчики нагрянули ночью к Чернихову и забрали его. Мы даже не надеялись видеть его в живых и очень жалели своего товарища, которого даже любящая бабушка не могла уберечь.

Была громадная разница в жизни и работе старых подпольщиков, подготовивших Октябрь, и подпольщиков гражданской войны. У первых время было размеренно, в их работе была преемственность: они кого - то сменяли, когда их ловили и сажали в тюрьмы, - их кто - нибудь сменял. В тюрьме часто было, как в клубе, друзья, учеба, потом суд, риторическая речь, ссылка, статьи в свою прессу, бегство из ссылки и накопленный опыт. Если в застенках царской охранки и случались кровавые драмы, о них быстро узнавали, революционная печать обрушивалась на убийц и бодрила узников.

Тут в гражданской войне большинство подпольных кадров вербовалось из молодежи, которой не у кого было учиться, которая даже не знала книжек о старом подполье. И в методах пропагандистской работы, в организации техники мы шли в потемках и после мучительных попыток открывали Америку, давно открытую нашими прадедами. Некогда учиться, - все решалось днями. Два мира сшиблись. Надо действовать. Поймают, разобьют скулы во время «допроса» и через день, неделю, темной ночью проткнут штыком и бросят тело в мрачном Григорьевском бору на Холодной горе, где, как мрачное проклятье, высятся ограды центральной каторжной тюрьмы.

Мы жили замкнутой группой, и обыватели, живущие рядом с нами, не подозревали ни наших дел, ни идей. Но и мы, увлеченные единой целеустремленностью, перестали замечать этот мир. Вокруг нас - как бы бесконечная равнина и ничего там нет, кроме наших планов.

Часто мы, чтобы не разминуться, уславливались ходить по определенным уличкам на одной стороне. И постепенно мы приучились ходить по определенной тропе. Они стали, эти улицы и тропы, как бы нашими подпольными. Если пойти вот так, потом свернуть сюда, то из нескольких десятков людей, составляющих нашу армию, непременно кого - нибудь встретишь. Так у нас, в белом городе, образовался свой район своих людей, своих идей, цементирующей всех единой цели. Пусть наверху бушуют штормы патриотических восторгов, лицемерного пафоса и фальшивого геройства. Завтрашний день подготавливается здесь, в этих маленьких подпольных лазейках.

И поздно вечером, группой, из клуба «Бронислава Гроссера» или в одиночку мы шагали в наш оазис. Район, где мы жили, был аристократический. Особняки стояли шпалерами. Из раскрытых окон вырывалась бравурная музыка. Мы заходили на пустырь и задирали головы вверх. Лампа горела ровно и сильно и была для нас символом неугасимой борьбы до конца.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.