Началось с того, что средь бела дня посреди комнаты повис на невидимой паутине громадный паук. – Быть беде! – побледнел отец, только что возвратившийся с работы. – Весть идет нехорошая, зажми ее в дымоход!

И как в воду глядел: к вечеру принесла почтальонша Блошка телеграмму. Сунула в руки отца листок, склеенный бумажной же полосочкой, не потарахтела, как обычно, лица не показала и упрыгала в поселок.

А наш сухонький отец сел на завалинку, разорвал полоску и расправил телеграмму на коленях. Прочитал и уставился в землю.

Мать зачуяла неладное, подобрала телеграмму и прочитала ее по складам вслух: «Скоропостижно умер отец похоронили без тебя ввиду удаленности дом усадьбой требуют раздела приезде решай сам Сипеевы».

– Ах вы ж, сурки, – взревел тут отец, сминая телеграмму, – когда сообщили! Не могли сразу, как заболел! Про телеграф вспомнили, а самолет забыли?! Толстопятые самовары! Сероштанники! Обыватели, всех бы вас в дымоход!

И так он кричал трое суток, все в том же духе.

Наше семейство притихло, глядя на разъяренного хозяина. Но особых переживаний никто не испытывал. Жалели отца, у которого от приступа бешенства лицо простегивалось морщинами вдоль и поперек. Семья удивлялась, что ярость хозяина такая бурная: с далекими курскими Сипеевыми его связывали слабые узы, покойник не питал к родному сыну особой любви, и родня со стороны мачехи поступила разумно, отделавшись телеграммой. Семья помнила последние ссоры отца с его папашей. Те безобразные стычки развели этих вроде б родных людей навсегда. И особой печали отец не должен был ощущать. Самолюбие, конечно, задето, сыновние чувства как-никак. Но ненадолго ж – не те уже годы, чтобы бушевать. И действительно, на четвертый день в семье уже решался вопрос о наследстве.

– Да я ни пяди им не отдам, – не унимался отец, сжимая острые кулаки. – Разделю куркульский их двор! Насолю специально, чтоб попрыгали. Поняли, какая все ж я личность, не смотри, что далекая.

– Перестань, Коль, – мягко вступалась мать. – Проявишь великодушность, тогда больше поймут.

– Правда, батя, – поддержал маму я. – Зачем тебе лишние хлопоты? Курск не ближний свет все-таки. Нашему брату не под силу собраться и добраться в один день туда: они это прекрасно знают.

– Если бы там была родня, пап. – страдательно заметил Юрий. – а то так...

– И при отце вы были с мачехой чужие люди, – проговорила Алевтина. – А без отца пойдут распри страшнее атомной войны.

– Непонятно, как они вообще сообщили, – рассудила наша младшая. Ластик, – не подвох ли какой там? Не обхаживают ли тебя, пап, чтоб разжалобить, на великодушии сыграть?

Отец будто налетел на столб после этих слов. Смял в какой уже раз телеграмму и крутнул глазищами, переводя взгляд с одного домочадца на другого. Перед ним собралась вся его семья, но были в далеком Курске и другие вроде как родственники. И в первый раз он ощутил себя над всеми Сипеевыми старшим. Холодок затомил под сердцем – мятный, колючий, ползкий: нет больше бати, Изота Михайловича Сипеева, сам стал теперь во главе рода. Получилось, как на фронте: вышел из строя командир взвода, командуй, помкомвзвода! И странно, и горько, и страшно, когда заступаешь на место старшего. Какой бы ни был папаша ветряк, пропойца, изменник, а все же родная кровь! И куда бы ни уезжал Николай Изотович Сипеев из родных мест, везде помнил про батю. Всегда возле сердца бил какой-то горячий родничок, про который и семья-то своя не догадывалась. Жена думала, что ее Никола навек рассорился со своим папашей. Да разве с родным батькой можно так? Всегда гнездилась мыслишка, что папаша образумится с годами, снизойдет до Кольки и его семьи и станут они всем кагалом жить в Курске.

Но Изот Михайлович не помягчел до самой смерти. Заглох поэтому родничок у сына, не дав реки, которая принесла бы его к родному порогу. Вот и сейчас мятная хладость в груди. Знобит, хоть за окнами солнце палит вовсю, разомлели воробьи на распустившейся черемухе, марево дрожит над крышами поселка и девственно-зелеными Иркутными лугами. А рядом жена пригрелась в ситцевом пестром халатике, Женька в любимом тренировочном костюме с белой полоской на шее полистывает какую-то книжонку, Юрий в одних трусах и майке развалился на диване собственной конструкции и изготовления. Алевтина уже развязала шелковый шнурок на груди, а Ластик сдувает капельки пота с лица, выдвигая нижнюю губу совочком.

Только у самого леденеет сердце от тяжких раздумий. Папаша закончил свой земной непутевый путь. Да подумал он хоть перед смертью, что свалится на плечи родного сына?! Поманил наследством! Как теперь соединить Сибирь и центр России? Там все дорогое до слез, но будто в дальнем синем мареве-дымке. А тут все на глазах, на ощупь, весомо, родно. Все здесь связано крепкими вязками с семьей и стало вдруг дороже во много раз и родней. Каждая щербинка в штукатурке стен – сам штукатурил, а сыновья помогали. Мебель тоже делалась сообща – столы, табуретки, шифоньер, деревянные кровати, этажерка. А покрывала да занавесочки изготовила жена с дочерьми. Семья не покладала рук с тех пор, как они обосновались в Иркутске. Намучились в Курске у родни, так рады были и этому углу в бревенчатом бараке на отшибе города в полупоселке-полудеревне Заливановке. Жена тогда, в пятидесятом году, после отъезда в Сибирь, расцвела – румянец до сих пор не сходит со скул, глаза переливаются смоляным отливом и ноздри подергиваются, как у хозяйки, которая знает себе цену и вся на страже благополучия своего выводка. А ребятишки как рады были уехать тогда, в пятидесятом, из Курска, из большого, но неуютного дома деда. Даже младшая. Ластик, чувствовала неприютность дедовского дома. «Едем от деда мы без обеда!» – прыгала она от радости, когда отец после очередной ссоры со своим папашей и мачехой завербовался на строительство железнодорожной линии Иркутск – Слюдянка. Будто понимала попрыгушка, что в Сибири привольнее будет жить.

И в самом деле, здесь как-то незаметно стала поправляться ребятня на картошке, грибах, свином сале, ягодах и орешках. Сам Николай Изотович клал печи на станциях и полустанках Прибайкалья. Жена вела домашнее хозяйство, а ребятишки учились. Он видел детей ночью да рано утром, следить за учебой было некогда, тем более в старших классах, до которых сам не дошел. Но они молодцом: старший. Евгений, в институте: Юрий овладевает в лесотехническом техникуме специальностью технолога по деревообработке: Алевтина и Ластик пока бегают в школу, обе учатся хорошо. Побледнела над книжками младшенькая: читает запоем, как Женька, стихи сочиняет и готовится пойти по стопам старшего, перекатишка.

Зато Алевтина себе на уме – в мать: тугая, ровно кочан капусты, хозяйственная и одевается уже по моде. Ну, дочери все равно в будущем – отрезанный ломоть. Другое дело сыновья, надежда и опора!

И он даже подтянулся, как в строю перед объявлением благодарности от командования. А что, разве это не заслуживает доброго отзыва – вырастить двух таких будущих бойцов? Юрочка – вылитый отец, худенький, но жилистый, остроглазый и мастеровитый. Баян с детства полюбил, у поселковских баянистов обучился игре, в техникуме закрепил музыкальную грамоту. Мог бы сопровождать своей музыкой вечную мечту отца – яркий цирковой номер: «Сипеев с сыновьями в чудесах наяву! Спешите видеть! Персонажи русских сказок! Конь-огонь! Скачки под куполом цирка! Русалки на золотых деревьях! Погоня за ведьмой на метле! Живая вода и мертвая! Молодильные яблоки! Отведайте, кто желает!.. Парень, молодуха, пионер и даже старенький пенсионер! Брильянт грюн-алле! Сипини Николай и сыновья! Эх...

Хотел в войне нажиться,

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.