— Да бросьте! Это мне стыдно перед вами, срам какой — реветь на людях...
Мы шли по пустой, продуваемой едким ветерком улице. Это был не ветер, а уличный сквозняк. Он разогнал сизое неопрятное тряпье ночных облаков, и над домами показалась луна, красно-желтая, как куриный желток с зародышем.
— Я думаю, что способность забывать — это тоже дорогой дар, — сказал Ларионов вдруг.
— В каком смысле?
— Представляете, как было бы жутко жить, если бы мы хранили в себе боль нанесенных нам обид, горечь потерь и утрат, ужас физического страдания — всю жизнь, ничего не забывая...
— А как же с радостями быть? Мы ведь и радости забываем? Наслаждения? Ушедшее ощущение счастья? — спросила я.
Он помотал головой.
— Нет, я, например, никаких радостей не забываю... И ощущения счастья — может, их было у меня не так много, — но я все помню. Ну и вообще каждый под словом «счастье» свое понимает...
— Наверное, — согласилась я.
Мы вышли на улицу Маяковского, сонно перемигивались на перекрестке красно-зеленые вспышки светофоров. Уличное освещение уже было пригашено, фонари на столбах — через один — висели, как раскаленные капли йода. Желтоватым туманом подсвечивали они снизу зависшую в дальнем провале улицы луну — сплющенную, как плоская тыква, будто черт впотьмах уселся на нее.
— Вот здесь и разыгралась моя баталия, — сказал со смущенной улыбкой Ларионов и обвел рукой круг, захвативший тротуар, разбитую витрину радиомагазина, закрытую фанерой, и старуху, продававшую из сумки цветы. Он показал на бабку: — Можно сказать, из-за этого одуванчика и разгорелся сыр-бор...
— А почему из-за нее? — не поняла я.
— Ну, это я шучу, конечно... Она была случайным поводом... Я вон у того перекрестка подхватил освободившееся такси. Кинул назад Адину посылку, проехал квартал и увидел, что бабка цветы продает, и велел шефу притормозить...
— И бабка на вас напала? — засмеялась я,
— Нет, бабка мне дала цветы — все полминуты заняло, поворачиваюсь к машине, а трое уже сидят сзади, четвертый усаживается рядом с водителем. Я им говорю: занята машина, видите, счетчик включен...
— А вы мне говорили, что их было трое?
— Ну да, три мужика и девушка... Ну, про нее что говорить — она же в драке не участвовала! Да и вообще она потом куда-то исчезла. Я только слышал, как один ей кричал: «Рита, не подходи...» Так вот, я говорю тому, что впереди сидел: занято... А он мне мягко, душевно так говорит: пошел вон, козел, мы за тебя оплатим, что ты наездил. Я ему еще спокойно сказал: не наглей, не веди себя грубо, иначе я тебя из машины руками выйму... Он отворил обратно дверцу, я к нему подался, и тут он… он...
У Ларионова вдруг перехватило дыхание, он сглотнул воздух с трудом, кадык на его загорелой жилистой шее подпрыгнул, как теннисный мячик, выражение стыда и отвращения на его лице удивительно не сочеталось с залихватски сдвинутой на затылок фуражкой.
— Что? — не поняла я и как-то заранее испугалась.
— Он мне... в лицо... плюнул... — растерянно сказал Ларионов, и в голосе его задребезжали вновь унижение и ярость.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
21 октября 1945 года родился Никита Михалков Интервью режиссера для «Смены»'88