Ночью я не мог уснуть от волнения. Неужели завтра, когда дежурный по роте прокричит: «Подъем!» – наступит день, о котором я так долго мечтал? Завтра в общем строю с барабаном наперевес, в белых перчатках, в черном мундире с золотыми пуговицами, в парадных брюках с алыми лампасами буду маршировать по городу и я, совсем недавно простой мальчишка, а теперь... Нет, не в том дело, что теперь я был суворовцем, а в том, что я был барабанщиком. Завтра впереди училищного строя мы будем шагать до площади 1905 года по городу, утопающему в зелени, ярких транспарантах и флагах, бурлящему от празднично одетых, веселых, смеющихся людей. И весь этот праздничный мир будет с восхищением смотреть, как мы четко печатаем шаг по мостовой, как по команде командира взметаются наши палочки и вот уже слышится гулкая, ритмичная дробь в такт тысяченогому шагу: бей, барабан, бей, барабан... А потом, когда на площади выстроятся войска нашего военного округа, именно мы, суворовцы-барабанщики, после долгой, коленчатосложной команды: «...на одного линейного диста-а-ан-ция... пер-р-вая рота пр-р-рямо... остальные напр-р-раво!.. шагом... ар-рш!» – именно мы сделаем первый шаг по пустыне булыжной площади, такой она кажется необъятной и страшно манящей. И с этого момента, как только мы ударим в барабаны и стройной коробкой 8X8 (шестьдесят четыре взволнованных мальчишечьих сердца) двинем в марше вперед, ничто уже не будет существовать для нас, кроме желания выдержать, не сбиться, дойти сначала во-о-он до того ориентира, а потом палочки – в правую руку, а левую – на ремень барабана, и уже под мощно-веселый, как бы приподнимающий тебя над землей марш сводного военного оркестра пройти с высоко поднятой головой мимо праздничной трибуны. Военный парад принимают генералы и офицеры, и на их суровых лицах то там, то здесь мелькнет нежная или растроганная улыбка – ведь нам, открывающим парад, по одиннадцать лет...

Я не могу уснуть от волнения. Страшно представить, что я чуть было не лишился завтрашнего счастья по собственной глупости. Нет, это даже не глупость была, это как будто странная сила подхватила меня тогда и повела за собой. У нас считалось особым шиком сбежать в «самоволку», а в тот день ко мне приехал Коля Барышев, мы с ним вместе поступали в училище, ровно год назад приехали из одного поселка, но мне повезло – я сдал экзамены хорошо, а Коля провалился на арифметике. Он не мог примириться со своим горем, часто приезжал в город, и ему, наверное, казалось, что, бывая в училище, он приобщается к жизни суворовцев. А горе его было настоящим, потому что поступить в училище можно только однажды в жизни: после четвертого класса; провалившись, ты навсегда лишался возможности стать суворовцем: на следующий год ты становился переростком. Я был суворовцем всего лишь год, и среди моих товарищей-ясалаг», как нас называли старшеклассники, мало кто решался на «самоволку». Но с Колей Барышевым у меня сложились особые отношения: он смотрел на меня как на бога, и поэтому часто я играл перед ним этакого храброго и бесшабашного вояку; этого «вояку», которому было одиннадцать лет, можно хорошо представить.

– Так дядя Ваня и не повидает тебя... – вздохнул Колька, когда мы сидели с ним в вестибюле училища.

– Приехал бы с тобой.

– Он у бабушки на ВИЗе остался... плечо у него здоровски развылось – от осколка.

– А поехали к нему сами?

– Тебя же не отпустят, – уныло протянул Колька. – Не воскресенье ведь. – Подумаешь, не отпустят! Я и спрашивать никого не буду. Раз только – и в «самоволку».

– Да ты что?! – испугался Колька. – А если поймают?

– Не бойся, не поймают. Что я, в первый раз, что ли? – (А сам и не думал никогда о «самоволках».) – Это для меня плевое дело...

Что это было на самом деле, я ощутил только тогда, когда очутился по ту сторону училищной ограды. В «самоволку», как я заметил, всегда уходили через сад, забирались по тополю на забор и спрыгивали на землю. Обычно этим занимались старшеклассники, бегали к девчонкам на свидания. Ну, забрался на забор и я – сердце колотилось страшно громко, – а как только спрыгнул на землю, почувствовал себя настоящим преступником. Все, что уже вошло в мое существо за год учебы в училище – святая вера в законы и порядки военной жизни, теперь бессознательно протестовало против моего безрассудства. Но отступать было поздно: лучше погибнуть с музыкой, чем выглядеть в глазах Кольки трусом.

Мы шли, я разговаривал с ним нарочно громко, нес для храбрости какую-то чепуху про то, как я был дневальным, стоял у тумбочки с автоматом (а нам еще и автоматы-то не показывали), вдруг в казарме появился дежурный по училищу подполковник Тресвяцкий, я ему: «Стой, кто идет?» – и автомат на него. («Ну, да-а?..» – удивляется Колька.) «Дежурный по училищу подполковник Тресвяцкий, – отвечает он. – Молодец, товарищ суворовец. Благодарю за службу!». («Здорово!» – восхищается Колька.) «Но это еще что, – продолжаю я, – слушай, что дальше было. (И ведь вру, вру все это Кольке.) Подполковник приказывает: «А ну-ка, товарищ суворовец, проверим вас на знание устава внутренней службы. Докладывайте первый раздел!» («А чего это? – спрашивает Колька. – Здорово трудно, ага?») «Ну, я как начал ему выдавать, оттараторил без запинки, так, мол, и так, а он говорит: «Ну, товарищ суворовец, удивили вы меня, буква в букву, параграф в параграф!» ( Слово «параграф» я выговаривал с трудом, запинаясь, но Колька все равно верил. «Так тебе и медаль дадут! – сказал он с восхищением. – Будешь, как дядя Ваня: грудь в орденах!») Эта мысль – про ордена и медали – мне, конечно, нравится, я уж и сам начинаю верить, что скоро орденом меня наградят, вот бы здорово приехать домой, а на гимнастерке у тебя настоящий орден. Ну или хотя бы медаль... на крайний случай.

Мы наконец выбираемся из военного городка, выходим на главную улицу. Теперь даже в своей суворовской форме я не так приметен в разноцветье гражданской одежды. В трамвае мы забираемся с Колькой на заднюю площадку, где всегда полно народу, тем более теперь, перед праздником. Все куда-то спешат с набитыми сумками и авоськами, гул стоит, смех, кто-то с кем-то ругается, кто-то кого-то успокаивает, а над всеми командует слегка надтреснутый голос кондуктора: «Граждане, кто не уплатил за проезд? Граждане, имейте совесть, граждане, контролер пойдет, я не отвечаю, граждане...» Я пихаю Кольку в бок:

– Ты зачем за меня передаешь? Нам положено бесплатно.

– Я же не знал...

Я улыбаюсь: все-таки чудной у меня друг Колька Барышев, все его удивляет и восхищает во мне, а мне приходится из-за этого страдать, корчить из себя героя. Ну ладно, на то я и суворовец, чтобы терпеть. Я-то знаю, в нашей суворовской жизни не все так красиво и заманчиво, как это кажется со стороны: у нас ведь есть будни, учеба, труд, но уж так повелось, все смотрят на нас как на особенных, да и я сам, по правде говоря, часто чувствую себя счастливым, удачником.

Ехали мы на ВИЗ долго: ВИЗ – это район такой в городе, где находится Верх-Исетский металлургический завод. И пока ехали, я совсем успокоился, думаю: а здорово я в «самоволку» убежал, вот узнают ребята в роте, перестанут дразнить «маменькиным сынком».

Как только объявляют нашу остановку, мы выпрыгиваем с задней площадки на асфальт. Остановка на взгорке, отсюда вниз растекаются, как ручейки, дорожки – к магазину «Одежда», к Исеть-реке, к зданию завода, и по той дорожке, которая петляет к реке, мы побежали весело и восторженно: спуск был крутой, дух захватывало. Там было такое пересечение – нашей дорожки и асфальтированного тротуара, и вот мы бежим, и уже нельзя остановиться, а я вдруг вижу, что Колька летит прямо на нашего офицера-воспитателя майора Сизова – внутри у меня так все и оборвалось. И не успел еще никто ничего сообразить, как Колька с налету врезался в майора, тот успел только вытянуть вперед руки, принял на себя бегущего Кольку, чуть приподнял его и спружинил удар. Все это майор сделал с легкой усмешкой, даже как будто весело, сказав: «Оп-па! Ну, даешь, боец!» – пока... не увидел вдруг меня. Не хотел бы я больше увидеть, какие у него были глаза! День обычный, вторник, и вдруг... кого же он увидел в городе? Суворовца из своего взвода! Откуда он взялся? Почему? Мысль о. том, что я сбежал в «самоволку», не сразу даже пришла ему в голову: он всегда думал обо мне хорошо, ставил меня в пример, и вот... Я бежал, всем корпусом подавшись назад, – тормозил: лучше б я провалился сквозь землю, растворился бы в воздухе, чем... так я и не смог затормозить, мягко, но врезался-таки в офицера-воспитателя.

– Так... – протянул майор Сизов. – Та-ак, товарищ суворовец! – (Он даже по фамилии меня не назвал.) – Это что же это такое... на первом году уже в самовольную отлучку отправились?! И кто?! Отличник учебы! Гордость взвода! Не ожидал....

В это время на развороте заскрипели тормоза трамвая, помню очень хорошо, этот скрип как будто спас меня: слова майора потонули в трамвайном шуме.

– Дяденька майор, дяденька майор, – залепетал Колька, – это я... мы с дядей Ваней... мы за лекарством в город... он не виноват, это я... я....

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.