Бей, барабан!

– Чего? – Бабушка приставила к уху ладошку.

– На стол, говорю, мам... сообразила бы чего-нибудь.

– А-а... Ну да, ну да, сейчас, Ванюшко.

– ...а случай, значит, такой. – Дядя Ваня снова выпустил струю дыма. – Я батареей командовал, вызывает меня комбат: «Где там наводчик у тебя... Прокофьев, кажется?» – «Так точно, товарищ комбат, наводчик Прокофьев!» – «Он у тебя что, военного языка не понимает? Ему где приказано быть: на КП? Или где?» – «Так точно, товарищ комбат. На КП! Разрешите доложить, легкая контузия у него. Через два часа будет на КП!» – Выгородил я его. А контузия была... знаете, как оно на фронте, товарищ майор... Отпустил я его перед боем с медсестрой попрощаться. Любовь у них была. Вернулся от комбата, а вместо блиндажа, куда он пошел, воронка. Прямой фугасной накрыло. Да-а... – глубоко затянулся дядя Ваня. – Выгородил вот его, хотел как лучше. А оно, вишь, как вышло...

– Вот и он не понимает, – кивнул майор на меня, – что убежал, а случись военная необходимость – бойца нет на месте. ЧП! Солдат должен быть всегда на своем посту, такова суть военной жизни.

– То-то и оно, – сказал дядя Ваня. – Но сейчас не поймут они, товарищ майор, для них это слова, игра.

– Хотел я его, – продолжал майор, – из барабанщиков исключить. Скоро военный парад... отличник учебы, один из лучших барабанщиков – и вот «самоволка». Таким суворовцам не место на военном параде.

– Ой, дяденька майор! – взмолился Колька. «Дяденька...» – передразнил я его про себя со злостью.

– Оно, конечно, так, – вздохнул дядя Ваня. – Но с другой стороны... Ну, с наступающим праздником, товарищ майор!

– Спасибо, но мне нельзя. Служба. А вас от всей души с праздником!

– Спасибо! – широко улыбнулся дядя Ваня.

– Ладно,- – вдруг сказал майор, – на первый раз объявлю ему выговор, а в параде пусть участвует.

– Ой, дяденька майор! – обрадованно вскрикнул Колька.

«Эх, ты, дяденька, дяденька...» – ликующе передразднил я его про себя.

– Не к кому-нибудь все-таки убежал, – продолжал майор, – а к гвардии старшине запаса огнестрельного минометного батальонного полка!

– Чего? – удивился дядя Ваня. – Чего, чего?

– Так представил вас племянник.

И тут они оба как засмеются! И мы с Колькой тоже рассмеялись; дядя Ваня смеялся до слез...

...Незаметно я все-таки заснул.

Утром, когда нас выстраивают в училищную колонну и под звуки военного марша мы шагаем к площади 1905 года, невозможно передать чувства радости – на грани ликования, счастья, восторга, которое переживает каждый из нас, а тем более мы – суворовцы-первогодки, барабанщики, идущие впереди общего строя. Я знал, нас любят в городе, но никогда не думал, что так сильно: со всех сторон неслось «Суворовцам ур-ра!..» «Да здравствуют суворовцы!», «Советской Армии ура-а!..», «Слава воинам-защитникам! Слава суворовцам! Ура-а!..» Гремели барабаны, печатали шаг, слышались команды, заливалась труба горниста, из распахнутых окон неслись военные марши, высовывались люди, бросали цветы, флажки, трепетали в окнах занавески, развевались флаги, вдоль строя по тротуару бежали мальчишки, кричали: «Ура-а, ура-а суворовцам!» – и такой это был пестрый, разнородный, как бы даже красочный шум, какой случается только в праздники. И небо сегодняшнее – нежного голубого оттенка, с мелкими перистыми облачками, быстро летевшими за ветром (день был ветреный), и солнце, еще только разгоравшееся, по-весеннему мягко сыпавшее на город лучистое тепло, и резкий запах вырвавшихся из почек тополиных листьев, и вся в нежном цвету молодая акация, ровными рядами провожающая наш строй, – все это наполнено светом, весной, воздухом, красками, весельем и радостью. Как приятно маршировать по такому городу в такой день в таком строю! Весь этот путь – от училища до площади 1905 года – показался мне цветным сном...