Батюшков

Нет, решительно не могли мирно сожительствовать и строить свои отношения как добрососедские эти два разных человека.

Батюшков был натурой увлекающейся, порывистой, беспокойной: «...я вполовину чувствовать не умею», или, тоже о себе: «...сердца, одаренные глубокою или раздражительною чувствительностью, часто не знают середины». Чтобы показать амплитуду философских колебаний Батюшкова, стоит привести его высказывания в период с сентября по ноябрь 1809 года (в письмах к Гнедичу): «...тело от души разлучать не должно». И далее, на вопрос, что называть разумом, Батюшков отвечает: он, разум, «не сын ли, не брат ли, лучше сказать, тела нашего?».

Трагический разлад между идеалом и действительностью еще много десятилетий будет терзать и мучить русских литераторов, принимая форму то прямого протеста, то едкий иронии и горькой печали — чувственного выражения неудовлетворенности жизнью, — то эзопова языка басни и сатиры, то романтического полета и героики. Много десятилетий русские поэты и писатели будут слышать железный шаг класса, преданного «промышленным заботам» (Баратынский). Это шел тот командор, рука которого, именуемая по-старому десницей, привыкла пересчитывать золото. Введенное чувствительным Карамзиным слово «промышленность» прочно входило в быт.

Влюбленному в благозвучие поэтической речи и полногласие распева, ищущему гармонии в природе и обществе Батюшкову невозможно было привыкнуть к железному скрежету. Но поэт вместе с тем уже не мог не останавливаться на этих звуках, неприятных его уху. Они становились все громче. «О, век железный!» — восклицал Батюшков осенью 1809 года. Через четверть века Баратынский в стихотворении «Последний поэт» подхватит это восклицание и сделает его эпически достоверным утверждением, почти констатацией:

Век шествует путем своим железным.

Пройдет еще много десятилетий, и Александр Блок в своем «Возмездии» скажет:

Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!

Чуткий и впечатлительный Батюшков один из первых в дорассветной рани услышал скрежет железа и на себе испытал пожатие не каменной, а железной десницы.

После многих лет болезни и страданий Батюшков умер от тифа в Вологде 7(19) июля 1855 года.

Большие биографические и творческие пропуски лишают возможности с желательной полнотой воссоздать картину развития Батюшкова. Многое скрыл от нас сам поэт — уничтожил часть рукописей. Но и при учете этих пропусков, и при упоминании о «не созревших надеждах» творческий облик Батюшкова и вклад поэта в русскую литературу встают перед нами сегодня в своем истинном значении.

Надо помнить, что Батюшков еще готовился к главным свершениям в своем творчестве. Поэт говорил о себе: «Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было».

Читатель обращается к реальному литературному наследию Батюшкова и видит, что оно ценно и по сумме идей, заложенных в нем, и по богатству историко-культурных ассоциаций, и по смелости разноречивых образов, и по окрыленности их, и по возвышенному строю и дивной певучести поэтической речи. Батюшков — чародей мелодии стиха. Его стих хочется произносить слегка нараспев, как некогда произносились трагические монологи: не говорить, а именно декламировать.

До Батюшкова наши поэты не уделяли такого пристального внимания звуку в стихе. Автора «Тени друга» не могли увлечь примитивные звукоподражания. Стих его удивительно музыкален, весь как бы пронизан стихией мелодии. Он и в чтении певуч.

К числу горячих увлечений Батюшкова относится живопись. Поэт был хорошим рисовальщиком. Он просиживает часами «с Винкельманом в руке», вникая в искусство древности. Он посещает музеи и картинные галереи. Их воздействие на его ум и сердце неотразимо, о чем сам поэт пишет в своих письмах и статьях. Его «Прогулка в Академию художеств» является одним из ярких, смелых и ранних по времени критических обзоров пространственного искусства, сделанных тонко и по-своему злободневно. Это последнее качество стоит подчеркнуть: Батюшков хорошо понимал насущную необходимость создания русской национальной живописи.

К числу задуманных и, к сожалению, невыполненных работ относится курс истории литературы. «Хочется написать в письмах маленький курс для людей светских и познакомить их с собственным богатством», — пишет поэт Вяземскому в 1817 году. Замечания историко- и теоретико-литературного характера, разбросанные в письмах и статьях Батюшкова, и в наши дни читаются с большим интересом.

Статья «Нечто о поэте и поэзии» является предварительными намеками новой поэтики с отступлениями в психологию творчества. Батюшков делает попытку ощутить в разрозненных произведениях словесности литературный процесс. В вопросах языка и стиля поэт занял определенную и далеко не компромиссную позицию. Эта позиция роднит его с самыми передовыми деятелями русской литературы.

Стиль писателя Батюшков ставит в зависимость от мышления его: «Есть писатели, у которых слог темен, у иных — мутен; мутен, когда слова не на месте; темен, когда слова не выражают мысли, эти мысли неясны от недостатка точности и натуральной логики».

Многолинейность, разнохарактерность образов Батюшкова, широта его чувствований, высокая культура стиха — все это привлекает к нему внимание. В его поэзии нет доминанты — печальной или радостной. Батюшков не только грустно-мечтателен, но и весел, не только порывист, но и глубокомыслен.

Батюшков надолго пережил свои творения. Первая книга Батюшкова «Опыт в стихах и прозе» является одновременно и последней. Об этом можно только глубоко сожалеть. Ведь, по мнению Белинского, «Батюшкову немного недоставало, чтобы он мог переступить черту, разделяющую талант от гениальности».

Невелико по количеству и объему, но ценно по своему историко-культурному и эстетическому значению наследие поэта. С годами, с десятилетиями становится все более очевидным, что без учета вклада Батюшкова в классическую русскую поэзию не понять ее истоков, ее поступательного развития. «Память сердца» бережно хранит звонкое имя поэта.