Знаете ли Вы, помните ли Вы, то... особое состояние, неопределенности которого вполне соответствует неопределенность и его словесного выражения – «в груди защемило», – состояние, которое является как бы производным целого ряда ощущений и переживаний: волнения, тревоги, жалости, неясных предчувствий – и которое преломляется в нашем сознании почти как физическая боль?!

Мне пришлось служить дежурным комендантом советского посольства в одной из стран. Среди посетителей, обращавшихся к консулу за разрешением на въезд в Советский Союз, были русские эмигранты, их дети и родственники.

Как-то в одно из моих очередных дежурств пришел очень старый человек и спросил консула. Консула в этот момент на месте не было. Тяжело ступая, он направился к выходу, унося вместе с собой и свою старость, но уже у самой двери повернул голову и сказал голосом, донесшимся откуда-то изнутри, из пространства, которое, казалось, совсем не резонировало, так глухо прозвучали его слова: «Барышня, извиняйте».

Как глубоко сидит в нас то, не нами самими взятое, а данное нам независимо от нашего личного выбора, желанное или нежеланное, то изначальное. Оно укрыто так далеко и так надежно, что может пройти вместе с нами через всю жизнь и появиться в нужный момент в том первозданном мире, в каком и было положено в невидимый сейф.

Долгая жизнь отделяла старика от того времени, когда он говорил эти слова и когда он перестал их говорить. Сами слова оказались замороженными, лишенными их естественного развития, и когда, наконец, наступил их час, прозвучали глухо и непривычно. Теперь так не говорили.

Старик приходил еще несколько раз, но всякий раз безуспешно: либо он попадал в неприемные часы, либо консул по каким-то причинам отсутствовал, либо уезжал буквально за минуту до его прихода. Ему не везло.

Потом он долго не появлялся. Около двух месяцев. И когда я уже издали увидела вновь его приближающуюся фигуру, во мне сама собой стала подниматься волна жалости и невольного участия. Он пришел опять не в те часы. Видимо, его память уже была не в силах удержать даже самую необходимую информацию. Мне захотелось хоть как-то успокоить старика. Я усадила его в кресло и спросила, не могу ли я чем-нибудь ему помочь.

Старик молчал. Лицо его выражало полное безразличие ко всему на свете,в том числе и к своей собственной судьбе, только из глаз еле мерцающим светом исходили желтые лучи, которые, как две фары сбившейся с пути машины, пробивались сквозь мглу и туман, силясь отыскать дорогу и уже не надеясь. И на какой-то миг их еле брезжущий свет наткнулся на меня, как на спасательный маяк, который укажет дорогу.

– Барышня... я хочу умереть на родине... извиняйте.

...В груди защемило...

Какой же магнетической силой обладает то, что мы называем словом «родина», если его притяжение не способны ослабить ни время, ни пространство, и нити, идущие от него к человеческому сердцу, живы, пока бьется сердце.

Я подошла к двери. Старик медленно удалялся, ступая осторожно, экономно расходуя силы, как бегун на длинную дистанцию, рассчитавший, что остаток сил он выложит на финише.

Я долго смотрела на его согбенную спину... Он нес свою жизнь на алтарь.

Он стал еле различим: Барышня... извиняйте...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.