Барабан на лунной дороге

А когда все улеглись, Виктор просунул под край палатки руку (палатка девочек стояла близко), и она тоже просунула руку под палатку, и всю ночь Виктор держал за руку ту девочку, и руки у них совсем не закоченели, хотя трава между палатками была вся мокрая от росы.

А наутро он встал первым и спустился вниз к речке через кусты, которыми зарос овраг. Он хотел умыться, но его за палец укусил рак. Тогда он влез в воду. А вода была ледяная, потому что солнце еще только всходило и не доставало до дна оврага. Д он шарил руками под берегом и прямо из нор до ставал огромных раков и выкидывал их на траву. Когда горнист протрубил на завтрак — старый такой сигнал, под который мальчишки пели слова: «Бери ложку, бери бак, ложки нету — лопай так», — у него раков было на целую кастрюлю. Пока варили раков с солью, с перцем, с лавровым листом, он все не мог отогреться у костра и лязгал зубами и все его хвалили за инициативу. И только девочка с белыми косами знала, в чем тут дело…

Виктор все говорил и говорил. А на сцене под электронную музыку танцевали девушки, а он все угощал нас оранжадом и рассказывал, как он ловил раков и про девочку с белыми косами, а потом сказал:

— Может быть, не надо смотреть на сцену?.. Потому что сейчас будет стриптиз, а это, знаете ли, на любителя...

Парень из нашей делегации, Сережа, вдруг оскалился, как волк:

— Нет уж, пусть смотрят на стриптиз... Пусть смотрят на это элегантное развлечение...

Парень был все время некрасивый, а тут, когда рассвирепел, стал вдруг красивый, и мы смотрели на сцену. Только мне почему-то на минутку не захотелось жить.

Подумаешь, голое тело, что тут такого? Во-первых, это современно, на всех пляжах сейчас все фактически почти голые. Потом художники всегда рисуют обнаженную натуру, и у врачей, и вообще это красиво, если фигура хорошая. Не в этом дело. Я даже не знаю, как сказать, что это было. Это гнусно было. А на ней еще была черная прозрачная шаль, как на Джиоконде из Луара. И глаза у нее были умные, как у Джиоконды. И фигура у нее была, трудно себе даже представить, какая у нее была замечательная фигура. И тут я почувствовала запах. Как будто все сидят в грязных носках. Не могу я про это рассказывать.

А Виктор продолжал рассказывать, как они возвращались ночью из похода.

...Шли по лунной дороге, а с двух сторон стеной стоял сосновый бор, а над головами было бледное от лунного света небо. Все устали после двух суток перехода и плелись еле-еле. И тогда старшая пионервожатая Сима сказала:

— А почему барабан молчит?

Виктор перекинул барабан со спины на грудь и вытащил из-за пояса палочки. Горнист протрубил два раза, и остался один барабан. И все сразу подтянулись, воспрянули духом и поняли, какие они двое суток провели. И все вместе. И как это хорошо. Потому что на лунной дороге барабанил барабанщик. Веселый такой пионерский марш. И для того, чтобы хорошо получалось, надо было по ночам накрывать барабан платком от сырости и следить, чтобы барабан был туго натянут, для этого есть винты, и чтобы пружинни поперек барабана издавали сухой треск — целая техника. И нужно было уметь барабанить, нужно было палочки держать за середину, и чтобы барабан висел на груди наискосок, почти боком, и, главное, нужно, чтобы была лунная дорога, и двое суток счастья, и детство, и девочка с белыми косами, которая читает «Мцыри» лучше всех, и отряд позади, и чтобы сердце колотилось, и чтобы эхо разносилось над сосновым бором, и чтобы была Родина.

А потом Виктор вдруг оглянулся назад и увидел, что он остался один. Совершенно один идет по ночной дороге, а впереди бежит длиннющая черная тень, представляете, маленький мальчик в белой рубахе, в испанской пилотке один среди темного леса идет и барабанит пионерский марш. Потом из-за поворота показался отряд.

— Ну и темп у тебя! — сказала старшая вожатая Сима.

Смеялись. Только девочка с белыми косами не смеялась. Она понимала, что к чему.

— Самое лучшее мое воспоминание, — сказал Виктор. — Ничего такого у меня в жизни больше не было. Ну, хватит сантиментов.

Тут стриптиз кончился, и эта женщина вышла раскланиваться почему-то одетая.

И тогда я сказала (со мной это бывает: вдруг скажу что-нибудь и после этого все вверх тормашками):

— Если бы Джиоконда вот так раздевалась при всех в ресторане, когда все едят и чавкают...

Конечно, никто не чавкал и все было культурно, но нам казалось, что все чавкают. И тут вдруг Нина стала всхлипывать и сказала, что хочет домой. Как будто забыла, что до дома тысячи километров, и еще не окончилась туристская путевка, и надо смотреть Эйфелеву башню и Елисейские Поля. Виктор ушел на сцену: ему пора было выступать. А Нина все всхлипывала: