Арктика, дом два

— Ты с ума сошла! Я тут за год без тебя повешусь! Ты скажи, где вы, я пехом приду или же на собаках махну! Узнай точные координаты, или же будет плохо!!

— Да не слышит же она тебя! — раздраженно сказал знакомый голос, наверно, Гурьева. — «Герань», — продолжил он, — извините, тут у нас... — он сделал паузу, — вы передайте на «Хабаров», что это не по-советски и не по-полярному — поступок такой. «Хабаров» везет двум нашим товарищам жен, продукты, почту... у нас ведь больше в эту навигацию никого не будет. Ни души. Передайте это ему, пожалуйста!

— Вот дело разгорается! — хмыкнул Санек. — Из-за бабы сто миль пехом готов прочесать!

— Помолчи-ка! — грозно сказал Воденко. Он включил передатчик и в голос заорал на «Хабарова»:

— «Хабаров», я «Герань»! Да вы что в самом-то деле над людьми измываетесь? Люди год никого не видели, а вы, как баре: встретили льдинку и дальше не хотите идти! Что это за безобразие? Вот тебя самого посадить бы в эту Светлую на год, а то и на три, вот тогда она тебе сразу бы темной показалась! К человеку жена едет, а ты пробиться не можешь! Обязанность твоя прямая — пробиться, говорю тебе как офицер запаса! Прием!

«Хабаров» ответил не сразу, видно, после такого наскока не каждый мужчина, хоть и моряк, придет в себя.

— «Герань», я «Хабаров». Во-первых, мы сами как будто не заинтересованы в своевременной доставке в Светлую людей и груза! Во-вторых, мы действительно затерты льдом, семь-восемь баллов лед, а у меня не ледокол, а судно ледокольного типа. Я не отказывал Светлой до тех пор, пока была какая-нибудь надежда, но впереди по курсу пришло поле, по нашим подсчетам, километров пятнадцать по фронту, закрывшее весь пролив. Пройти его у нас нет никаких шансов. Ждать ветра нордового, чтобы отогнало его, мы не можем — у нас полный корабль грузов для Нагурской. Положение безвыходное, поэтому я и решил сообщить все это на Светлую. И, в-третьих, я бы вас попросил точно выполнять функции ретранслятора, коль вы за это дело взялись, и не добавлять собственных эмоций к этой крайне сложной и... слезливой ситуации. Кстати, как ваша фамилия, «Герань»? Прием.

— Моя фамилия Воденко, можешь жаловаться на меня, но я не могу молчать и просто так смотреть, как ты там самодурствуешь и жизнь людям портишь. Кстати, дай твои координаты мне для связи записать! На всякий случай, чтобы рассказать, где ты стоял, паршивец!

— Координаты мои семьдесят девять девяносто шесть сотых, полсотни ровно, две сотых, фамилию вашу, дорогой мой, запомню, а связь кончаю, потому что не намерен больше...

Он так и не сказал, чего он больше не намерен, просто выключил передатчик, и было еще слышно, как там на «Хабарове» щелкнул тумблер.

Воденко снял наушники и сказал: «вот сволочь!» — потом снова включил передатчик:

— Светлая, «Герань». Дела плохие, товарищ Гурьев. Ушел «Хабаров» из сети, отказался вести дальнейшие переговоры.

— Понятно, — печально сказал никому не знакомый Гурьев, — понятно и прискорбно. У нас тут такое... — Гурьев помялся, как будто не найдя слов, — нервы. И последнее яблоко полгода назад съели. А я в первый раз начальником зимовки и в западном секторе первый раз. Очень жаль. Ну, спасибо вам, дорогой товарищ. Фамилии вашей не знаю, моя фамилия Гурьев. Если будете дрейфовать рядом — ну, в разумных пределах, не поленимся, снарядим пару собачьих упряжек, прикатим. Прием.

— Фамилия моя Воденко, — сказал радист, — Арктика — пятачок, встретимся, товарищ Гурьев.

— Вот такие пироги, — доложил Воденко и выключил станцию. И в кают-компании стало совершенно тихо. Санек вспомнил, что он крикнул «пас» на третьей руке, стал разбирать карты, покрутил носом, намереваясь зайти с «пик», как услышал, что Калач, доканчивая чистить свои пуговицы, устало сказал Бомбовозу:

— Юзик! Заводи бульдозер!

— Согласуем, согласуем, — встревожился Сахаров.

— Чего там согласовывать? — удивился Калач. — Мы на полчаса. Раз-два.

Сахаров по душевной слабости не стал возражать, только глаза опустил, однако на сердце стало черно, знал, что будет корить себя за безволие много раз. Все сразу все поняли. Бомбовоз с радостью бросил карты, стал «канадку» напяливать, а Санек жалостно спрашивал у него и Серафимовича: