Потом-то я поняла, что лучше всего было бы прийти к Баеву и покаяться. Человек он был добрый, простил бы меня...

Судья Баев... Зинаида Григорьевна до сих пор чувствует свою вину перед ним. Если бы он остался жив, может быть, простил бы ее. Хотя простить мог только в том случае, если бы признался перед самим собой, что стоял не только на страже закона, но и на страже беззакония, что проявлял не только справедливость, но и черствость.

— Я самая настоящая мошенница! Для того чтобы сбежать, нужны были деньги. Тогда я выписала чек на полторы тысячи рублей, пошла в банк и получила. Спускаюсь со второго этажа банка по лестнице, держу в руке пачку тридцаток и думаю: а ведь рано или поздно поймают и будут судить не зато, что освобождала несправедливо осужденных, а за то, что сняла со счета эти проклятые деньги...

Конечно, лучше бы делать добрые дела только чистыми руками. Именно так и поступала Левицкая. Ей хватило характера рисковать два года подряд. Но в день «горения», к которому она, казалось бы, должна была морально подготовиться, ей изменили силы. Она испугалась. Не за себя — за сына.

Она стыдится, что взяла полторы тысячи, тогда как по должности имела право снять со счета гораздо больше. Взяла ровно столько, сколько требовалось, чтобы продержаться рядом с сыном еще год.

В Днепропетровске Левицкая устроилась на работу под своей девичьей фамилией Роговая. На привычную должность делопроизводителя и секретаря-машинистки. Причем не куда-нибудь, а в областное управление юстиции!

Прошел месяц, другой, третий. Можно только догадываться, почему отлично организованная машина сыска в этом случае работала медленно. Вероятно, никто не предполагал, что она осмелится продолжать работу в юстиции. Вероятно также, что Баев и другие руководители Иркутского областного суда, боясь ответственности, какое-то время скрывали серьезность происшедшего.

Как бы то ни было, прошел почти год, прежде чем Зинаида Григорьевна снова ощутила, как земля уходит из-под ног. В сентябре 1952-го она прочла в секретной почте бумагу, где было написано: «Разыскивается Левицкая Зинаида Григорьевна...» и высказывалось запоздалое предположение, что она может работать в органах юстиции.

Дома ждало другое тревожное событие. Хозяйка дома сказала, что Витя еще не приходил из школы. Наступил вечер — сына не было. Прошла ночь. Левицкая решила идти в милицию. Но Витя пришел сам. Помятый, грязный, голодный. Его взяли прямо из школы и всю ночь допрашивали: фамилия матери, откуда приехали? Мальчик совсем не умел врать...

Левицкая тщательно оделась, попрощалась с сыном и сделала то, к чему готовила себя этот год, — пошла к областному прокурору и рассказала о себе всю правду.

— Идите домой, — сказал прокурор. — За вами придут.

— Я была дома, гладила Вите постиранные вещи. Вошел парень в гражданском. «Можно счетчик проверить?» Я на него смотрю с укором: что же ты мне голову морочишь? Он понял. Показал удостоверение: «Собирайтесь». Я уже была собрана. На улице ждал еще один. Шли пешком. Беседовали, как добрые знакомые. Я шла и радовалась, что отправила сына к его другу, что не видел, как его мать забирают...

Витя пришел под вечер и все понял. Потом появились какие-то дяди и все унесли. Тройник торчал в розетке, и тот забрали. Несколько дней Витя скрывался у своего друга: боялся, что его тоже заберут. Потом пошел к следователю Ускову. Следователь был добрый, велел отдать мальцу одеяло, подушку, наволочку, простыню. Потом отвел Витю в детский дом. Это все, что он мог для него сделать. А Витину маму отправили в Москву. В столице очень хотели посмотреть на Левицкую. В органах не сомневались, что она действовала не одна, что за ней стоит целая организация.

«Кто вы, Левицкая?» Сначала этот вопрос был задан в скрытой окорме. Зинаиде Григорьевне велели написать во всех подробностях историю своей жизни.

Бутырка. Камера восемь квадратных метров. Кровать на день убиралась в стену. Ходи, думай. Потом садись и пиши. Пока пишешь, сидеть можно. Как только напишешь, табуретка уйдет в стену вместе с кроватью. С одной стороны, спешить не следовало. А с другой... На завтрак — кусок жирной селедки и ни капли воды, на сутки — 200 граммов хлеба.

«Родилась в 1911-м, — писала Левицкая. — Отец — кузнец. Мать — домохозяйка. Вступила в комсомол. Закончила Ейское педучилище, потом — двухгодичную школу ЦК комсомола в Одессе и курсы парашютистов. Была участницей первого в стране физкультурного парада... Встретила офицера-политработника Левицкого Василия Фаустовича, вышла за него замуж. Уехали в город Ленинакан. Работать по специальности — учительницей начальных классов — не брали: не знала языка. Взяли машинисткой в штаб 20-й горнострелковой дивизии, где служил муж. Потом работала в Ленинаканском горкоме партии, особом отделе СМЕРШ 4-го Украинского фронта, Военной прокуратуре Прикарпатского военного округа. Осенью 1941 года, когда фашисты брали город за городом, вступила в партию. Муж погиб на фронте...»

Следователь Федоров разослал во все концы запросы, а сам, не дожидаясь ответов, начал добиваться своего.

— Я поняла, что он пытается приписать мне связь с какой-то организацией. Он отказывался верить, что я могла действовать в одиночку. Мучил меня вопросом, откуда у мужа такое странное отчество «Фаустович». Я объясняла: покойный муж родом из Варшавы. «А как ваш муж попал в Союз?» — допытывался Федоров. «Так ведь до революции Польша была в составе России!» «Ну, это еще надо проверить...» «Убейте, не скажу больше ни слова, пока не дадите другого следователя», — не выдержала я. И представьте себе, дали!

Потом я поняла, почему другой, молодой следователь отнесся ко мне иначе. Давал спать и не приписывал мне никакую организацию. Как юрист, он был, наверное, пограмотнее Федорова. И когда изучил мои «определения», когда увидел, что я применяла для освобождения людей не совсем те статьи, какие следовало, он понял, что я в юриспруденции самоучка.

Но и другой следователь понимал не все. «Ну почему вы, Левицкая, это делали? Не для протокола, для себя хочу получить эти объяснения».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.