Алжирская война без прикрас

Везде одна и та же картина. Мы много прошли пешком под солнцем, и нас одолела жажда.

Так как лазарет остался далеко позади, то нам пришлось по очереди пить воду из консервной банки - единственной имеющейся здесь посуды.

Маленькая девочка присела ко мне на колени и стала играть моей косой. Она тоже приняла меня за алжирскую санитарку: ведь я брюнетка. Мне повезло больше, чем Жюлю Руа, потому что он, если не ошибаюсь, блондин. Мне легче было сблизиться с алжирскими феллахами, в памяти которых еще живо сохранились ужасы пережитых ими бомбардировок французской авиации. И не удивительно, что они приняли меня в свой круг как родную, нисколько не задумываясь над тем, кто я, какая у меня профессия и какой я национальности. Я знаю, что некоторые мои соотечественники могут подумать про себя: это, мол, пропаганда. Но на это я отвечу: ведь если здесь, в самом сердце этих гор, алжирцы были со мной так откровенны, то потому, что у них не возникало мысли, что все ими рассказанное мне станет затем известным во Франции.

Совсем иначе повели себя те алжирские беженцы в Туриефе, которые знали, кто я. На мой вопрос: «В чем вы нуждаетесь?» - некоторые гордо ответили: «Ни в чем!», - другие же: «В независимости, только и всего». Конечно, мой вопрос был неуместен, так как алжирцы буквально во всем испытывают острую нужду. Ведь даже наиболее «обеспеченные» из них, как верно отметил Жюль Руа в своей книге «Алжирская война», не съедают за день больше того, что французу хватает лишь на закуску во время обеда.

Мы вернулись в одну лачугу, где только что умерла женщина. Как и в чем ее хоронить? Все оставшиеся в живых алжирцы проявили удивительную солидарность: на следующий день утром каждый из них оторвал от своего оборванного и изношенного платья по клочку материи, чтобы сделать из них саван для покойной. Несмотря на все лишения, им хотелось, чтобы она достойно была похоронена.

Но среди этого безбрежного океана страданий и нужды где-то рядом слышались детские голоса. Мы направились туда и увидели «школу»: алжирские малыши учились читать. При виде их я сразу же вспомнила о детях Вьетнама, которые когда-то, в тяжелые годы войны, по ночам, при тусклом свете ламп, держали в руках буквари и учились читать: ведь днем им приходилось прятаться от напалмовых бомб. И вот теперь перед моими глазами были дети Алжира. Мерно покачиваясь из стороны в сторону, полуголодные, с красными, воспаленными от укусов мух глазами, но с необычайным детским задором они читали по слогам арабские слова, написанные на досках и картоне. Они сидели на пятках, образуя круг. А на щеках каждого из них гноились похожие на бутоны раны, видимо, из-за отсутствия витаминов.

Представитель Красного Креста, алжирец, смотрит на детей и словно самому себе говорит:

- Они забыли вкус фруктов, мяса. Но мы будем сражаться против нищеты до тех пор, пока не искореним ее. Нам особенно больно оттого, что во цвете лет гибнет наша молодежь.

И, уже повернувшись ко мне, он продолжал:

- А ваша молодежь во Франции, она тоже гибнет...

Немного задумавшись, он спросил:

- Скажите мне все же, вот недавно наше правительство (имеется в виду Временное правительство Алжирской Республики. - Ред.) возвратило Франции ваших военнопленных. Что же все-таки думают об этом французские матери? Что делают у вас, чтобы остановить кровопролитие?

Мы подошли к лазарету, который помещается в жалкой конуре. В нем дежурил один санитар, врач посещает его лишь во время очередных обходов.

Я спросила у санитара:

- Сколько беженцев в вашем секторе?

- Многие тысячи.

- Вы здесь один?

- Да, совершенно один. Молодой человек говорил эти слова охрипшим, уставшим голосом, и казалось, он сам был болен.

- Бывают дни, - продолжал он, - когда через мои руки проходит семьсот человек. Одному делаю перевязку, другому - укол. Иногда я так устаю, что пропадает всякий аппетит, не хочется ни есть, ни курить. К счастью, нам прислали из Советского Союза и Китая новые медикаменты. Правда, их еще недостаточно, и нет, например, лекарств для лечения нервов. Ведь здесь с беженцами часто происходят припадки и даже умопомешательство. И все из-за того, что этих несчастных подвергли жестоким пыткам, всячески запугивали. Иногда мне приходится верхом на ослике ехать по срочному вызову за пятнадцать километров. Тех же, кого необходимо срочно оперировать, я отправляю в тунисские больницы, если подвертывается санитарная повозка. А сколько больных в Сакиете, Кефе, которые Целыми группами вповалку лежат на старых циновках, рогожах, а то и прямо на земле! Больше всего мы нуждаемся в продовольствии. Ведь уколами нельзя возместить недостаток питания, а кроме того, нет и витаминов. Мне иногда кажется, что я сам сойду с ума.

... Я смотрела на этот лунный, бледный мир, над которым спускалась ночь, на этот катастрофический пейзаж, напомнивший мне пейзаж Орлеанвилля после происшедшего там землетрясения в 1954 году. В те дни люди так же, голыми руками, вели отчаянную борьбу против смерти, против мух и червей, разъедавших раны у пострадавших. А в эти самые дни колонизаторы, горько плача, пеклись только о том, чтобы вовремя собрать урожай винограда со своих огромных и зорко охраняемых полей. На этот раз они не посмеют сказать, что во всей безмерной трагедии, обрушившейся на Алжир, виноваты природа, фатальность, роковая судьба. Всю ответственность за эту трагедию несут колонизаторы, которые ее породили и которые ее затянули на целых шесть лет, прикрываясь именем Франции, вопреки воле ее народа.