Я пишу об алжирской войне без прикрас, так, как она во всей неприкрытой наготе отражается в своем зеркале. Одна сторона его - полоса тунисской земли, протянувшаяся вдоль границы с Алжиром, другая - так называемая линия заграждений, где в руинах и пепле лежат уничтоженные, буквально стертые с лица земли алжирские деревни. Этот уголок мира назвали «зоной смерти». Летом здесь стоит нестерпимая жара, зимой завывает снежный ветер. Повсюду царит безлюдье и пустошь. Редкие деревья, и те были вырублены алжирскими беженцами, чтобы сделать из них крыши для своих убогих конур, которые служат им жильем.

... Мы видели, как однажды в нашу сторону, к тунисско-алжирской границе, двигалась группа мужчин, женщин, детей. Но всем своим внешним видом она скорее напоминала вереницу призраков. Люди медленно шли вперед, шли лишь в силу привычки, и когда им все же удалось добрести до места, они даже не сразу это поняли.

То были алжирские крестьяне, которые на спинах своих осликов уносили с собой и детей и раненых. Все это происходило, быть может, в тот самый майский день 1959 года, когда депутат Клостерман, выступая в Национальном собрании Франции, воскликнул: «Французские депутаты! Вот истинная военная обстановка... Для того, чтобы население Алжира не смогло оказывать помощь феллахам (Клостерман здесь имеет в виду повстанцев. - Прим. дерев.), мы вынуждены были приступить к уничтожению деревень посредством воздушных бомбардировок...»

В этих целях французская колониальная армия, применяя тактику «выжженной земли», провела целую серию военных операций, в которых участвовали самолеты, танки, броневики. И вот в результате таких операций по выжиганию и «боронованию» земли, когда на алжирские деревни обрушилось море огня и свинца, оставшиеся в живых крестьяне были похожи на раковины, случайно выброшенные на песчаный берег разбушевавшейся морской стихией. Тысячи загубленных, обреченных на муки и страдания людей, у каждого из которых своя история. И уже одной такой истории достаточно, чтобы осудить войну.

В те дни, когда я находилась в Тунисе, там еще стояла очень хорошая погода. Особенно чудесны были вечера, с приближением которых наступала та благословенная пора, когда поливают улицы, веет прохладой, появляются торговцы цветами. И, глядя, как они легко, торжественно и плавно несут на своих головах корзины с букетами жасмина, опьяняясь благоухающим запахом этого цветка, которым наполнялся весь город, казалось, будто ничто не может помешать вам поверить в счастье.

Счастье... Какое слово вышло из-под пера! Можно ли сейчас говорить о счастье, если нам еще не удалось покончить с проклятой алжирской войной?! Ведь совсем недавно в Нормандии, в Сан-Этьене-дю Руврей, большая масса людей, узнав о гибели в Алжире еще одного своего соотечественника, гневно требовала установления мира. Это был молодой солдат Роже Филипп, один из тех многих тысяч французских юношей, которым жизнь обещала впереди много радостей и светлых дней. Спустя два месяца после женитьбы неумолимая война вырвала его из дома, из мирной жизни и бросила в свой горящий костер. Для жены Роже, познавшей за эти два месяца счастье семейной жизни, гибель ее мужа - смертельная душевная рана. И разве менее ужасно постигшее ее горе оттого, что у нее, скажем, есть жилье, теплая одежда, работа, пища? Разумеется, нет.

Мне довелось видеть жену Роже. Окаменевшее от горя, измученное лицо еще совсем молодой вдовы живо воскресило в моей памяти лицо другой женщины. То была алжирская крестьянка, которую я увидела в Кефе, на тунисской земле.

... После нескольких часов пути я добралась наконец до тунисско-алжирской границы. И здесь, на тунисской земле, рядом с которой простирается «зона смерти», я увидела крестообразно распростертую фигуру этой алжирской крестьянки. Спасаясь от преследовавшей ее смерти, она чудом прошла линию заграждений, по которым пропущен электрический ток. И вот она, обессиленная голодом и лишениями, едва лишь достигла тунисских бездорожных гор, тут же упала на землю. Здесь, на этой самой границе мира, как ее называют, на нее уже едва ли могли упасть вражеские бомбы.

Алжирка совсем молода и красива, как газель. Единственной одеждой ее было вконец изношенное и выцветшее платье, через дыры которого проглядывало продрогшее от холода тело. Рядом с ней лежал ее ребенок. С первого взгляда даже трудно было определить, жив ли он, или же просто спит с открытым ротиком.

Люди, подобные ей, были лишены буквально всего и не получали никакой помощи. Потребовались специальные спасательные команды, чтобы среди тунисских гор отыскать этих выбившихся из последних сил алжирских беженцев, на которых обрушилась страшная катастрофа во время проведенной французской армией операции «Медуза» - одной из военных операций по уничтожению алжирских деревень.

Мне рассказывали, что молодая алжирская крестьянка потеряла своего мужа. Его звали Белькасем. Он умер на ее глазах в страшных муках, и мне не хотелось бы описывать подробности этой трагической сцены. Я не противопоставляю жертв войны, а жену Роже - жене Белькасема. У той и у другой были одинаковые глаза, потому что их терзала одна и та же неукротимая печаль. Но в глазах алжирки еще можно было прочесть что-то вроде изумления или испуга. И это было, видимо, вызвано тем, что своего единственного ребенка она не могла накормить, так как у нее в груди не осталось молока.

Кеф, Туиреф и раскинувшиеся вокруг них горы - все эти места, запруженные беженцами, образуют нечто вроде безымянных деревень, которые расположены всего в каких-нибудь пяти километрах от линии заграждений, где грохочет война, И вот я попросила сотрудников информационной службы Туниса показать мне наугад любое такое место, которое по своим условиям ничем не отличалось бы от других мест. Словом, в мои намерения не входило увидеть необычную обстановку, в которой находятся алжирские беженцы, иначе могли бы сказать, что я искала сенсацию, видела действительность в кривом зеркале.

Губернатор Кефа, тунисец Бе-шир Беллакха, прежде всего ознакомил меня с результатами уже проделанной здесь работы. С чувством нескрываемой гордости он рассказывал об организованных здесь постоянных пунктах распределения муки, растительного масла и горячего супа, которые ежедневно выдаются алжирским беженцам.

- Сейчас дело идет лучше, чем вначале, - продолжал он. - Поверьте, я старый профсоюзный работник, прошедший суровую школу жизни, побывал в тюрьме. И все же каждый раз, когда я навещаю своих братьев - алжирских беженцев, на моих глазах появляются слезы. Мы делаем все, что можно сделать, и даже больше того. Но война жестока, и она повседневно обрушивает на головы людей новые несчастья. Сам по себе этот район небогат. Если говорить о санитарном состоянии - и я прошу вас это записать в блокнот - то признаюсь: нам необходима помощь. Ведь нельзя же закрывать глаза на такое положение. Вот, например, женщины и их грудные дети... Прозябая в убогих лачугах, они лишены всего, даже самого элементарного. Люди, которых вам предстоит увидеть, - это неграмотные крестьяне, которые, тем не менее, ясно понимают разницу между «французами Франции» и ультраколониалистами. Они говорят: «Те, кто причиняет нам столько зла, - это «гнилые плоды» Франции, упавшие на голову алжирцев». Поезжайте в горы - и вы всё увидите своими глазами. Тогда об этом узнает весь мир: ведь вы журналистка.

Я направилась в горы. Вокруг безжизненный пейзаж, одни камни, редко увидишь деревце. Если смотреть издали, то кажется, что там, на склонах гор, разбросаны стога сена. Но стоит лишь приблизиться, как картина меняется: перед вами не стога сена, а убогие жилища людей, над которыми вывешена на солнце изношенная в клочья одежда.

Люди выходят из своих пещер, сделанных из земли и камня. Тунисский фоторепортер объясняет им, кто я. Истощенные голодом, оборванные алжирцы отвечают на мои приветствия. У них старческий и лихорадочно-возбужденный вид. К нам гурьбой подбегают голодные ребятишки. Но при вспышке магния моего фотоаппарата тотчас же в испуге рассыпаются в разные стороны. Это не удивительно: в их сознании еще живо сохранились взрывы бомб, горящие деревни, огонь войны... Вспышки магния все это им и напомнили. Но вскоре они вновь подошли, устремив на нас свои взгляды в молчаливом ожидании гостинцев. Другие же дети, потеряв всякую надежду, продолжали лежать в своих конурах.

В это время приехал представитель Красного Креста. Мы начали обход, и перед нами развернулась потрясающая картина. Я вхожу в одну из первых попавшихся лачуг, едва прикрытую вместо крыши обрубками деревьев, принесенными откуда-то издалека. Женщина тяжело встает со своего места и обнимает меня: она, видимо, приняла меня за алжирскую санитарку. В этот момент я решила про себя не терять больше понапрасну времени на объяснения того, кто я. Это, впрочем, и не имело значения!

В лачуге живет двенадцать человек. Ни единой крошки хлеба. Порция муки, которая была выдана на день, уже съедена. Люди давно не видели ни фруктов, ни овощей, ни сахара, ни мяса. И им даже не к чему приложить руки, чтобы добыть себе пропитание, потому что на раскинутых здесь каменистых скалах невозможно что-либо возделывать.

Представитель Организации Объединенных Наций накануне говорил мне, что в лагерях алжирских беженцев на каждого человека приходится по одному одеялу. И я еще тогда ответила ему, что этого далеко не достаточно, чтобы зимой, при сильном ветре, уберечь от холода больных и полуголодных людей. Что оказалось на деле? В этой лачуге на двенадцать человек всего лишь два изорванных одеяла. Правда, они содержатся в изумительной чистоте, как, впрочем, и во всех других лачугах, где мне довелось побывать.

Однако я была немало удивлена, когда алжирская женщина показала мне выданный ей сегодня утром месячный паек мыла, за которым ей пришлось идти за двенадцать километров. И этот небольшой кусочек мыла, весь поместившийся на моей ладони, выдается человеку на целый месяц!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.