— Готовых вещей я с собой не взяла. Буду работать — увидишь.

Утром, после завтрака, нужно было чистить ведра, и Надя снова приуныла. Идти с черными, закопченными ведрами мы считали позором. На чистку ведер назначались все, кроме дежурных по кухне. Наде тоже пришлось взяться за эту работу, но скребла она неумело и слабо. Света Навроцкая и Галя Полякова сначала смеялись над Надей, потом разозлились, отняли у нее ведро и быстро дочистили.

Надя сникла. Я молчал.

В большом походе самый трудный день — третий. Для Нади этот день был тяжел вдвойне: она дежурила по кухне. В пять часов утра Олег Баранов, последним дежуривший у костра, разбудил ее, сдал в полном порядке жарко пылавший костер, наколотые и аккуратно сложенные дрова, два полных ведра воды, буркнул: «Хозяйничай!» — и полез в палатку досыпать.

В тот день мы не завтракали. Костер почти погас, каша оказалась полусырой, кофе — соленым.

Весь путь до обеденного привала бедная Надя шла под беглым обстрелом туристских острот, иногда довольно бесцеремонных. Воспитание началось!

Прежде всего ей дали прозвище. Я предвидел это и ожидал чего-нибудь вроде «фифы» или «цыпочки». Но никак не предполагал, что ее назовут «Акулей». Прозвище «прилипло», и почти до конца похода никто, кроме меня, Надю иначе и не называл.

И Акуля и острые словечки — я видел это — больно ранили ее. Но я не вмешивался, я нарочно словно не замечал насмешен.

Чего я хотел? Чтобы она научилась варить и стирать? Да, конечно. Хотя это не очень-то мудреная наука. Но была у меня и программа-максимум. Я хотел, чтобы Надя стала проще, демократичнее, чтобы она поняла, почувствовала, чтобы она поверила всей душой, что ее товарищи — не менее интересные люди, чем она, что они не хуже и не ниже ее, умеющей рисовать. Я хотел, чтобы у Нади появилось настоящее, искреннее уважение к ним.

Путь наш долог. Двадцать шесть ночевок в палатках, у костра, сотня километров пешком: Углич и Клин, ярославские лесные тропинки и владимирские проселки. Шли один за другим походные дни, и я начал замечать в Наде некоторые перемены. Конечно, смешно было говорить о каком-то «крутом повороте» в Надином сознании, но что-то в ней начало меняться. И это уже радовало меня.

Я ловил в ее глазах искорки зависти, когда она видела, что мальчишки поставили палатку за полторы минуты и так натянули скаты, будто их накрахмалили, когда Клава Ким, играючи, постирала в прозрачной озерной воде шаровары, ковбойку, два полотенца и косынку. Когда Таня Галювинова сварила отличный кулеш — поколдовала над костром, крышку на ведре приподняла, помешала, ложечку соли подбросила, три банки мясных консервов бухнула в ароматное пшено. Надя не отходила от нее, внимательно следя за всеми манипуляциями.

Но все в группе знают: Надя — воображала, Надя — неженка, Надя — «Акуля». Без насмешек не проходит дня. Теперь самое модное выражение: «У нас, в Сочи». Света Навроцкая за завтраком заявляет:

— У нас, в Сочи, давали по две кружки какао! Вечер. За елями, за зубчатой темной стеной, еще

не отгорел закат. Отбой. Но Славка Колодий, перебирая струны гитары, ворчит:

— У нас, в Сочи, не загоняют спать так рано... Про «Сочи» Надя слушала, опустив голову, на Акулю не откликалась, только гордо вскидывала голову и закусывала губу. Она все время была какой-то настороженной, и становилась сама собой только тогда, когда вынимала альбом или раскрывала этюдник. Некоторые наброски удавались ей. Тогда ребята заглядывали через плечо, молча толпились за ее спиной, а потом хором, перебивая ДРУГ друга, выражали свое одобрение. В такие минуты Надя расцветала. Но тут же, когда она бралась за грязное ведро или поварешку, кто-нибудь снова вспоминал об Акуле, и все начиналось сначала, хотя ведра из-под Надиных рук выходили теперь чистыми и завтраки ее можно было есть спокойно. Словом, насмешки теряли свой смысл и становились просто традицией. Теперь уже вредной.

Я решил: пора заступиться за Надю. Не потому, что мне стало жаль ее (это, пожалуй, тоже было, даже с самого начала), но сейчас насмешки стали ненужными — Надина гордыня держалась на волоске, «из принципа». Я видел, как она душой тянулась к ребятам, как было плохо ей в стороне от них — веселых, бойких, умелых, как хотелось самой стать такой же и как она постепенно изменялась к лучшему.

Но как заступиться? Обругать ребят? Произнести пламенную речь, призвать к гуманности? Не годится. Помог случай.

В деревне Колокольцы мы пололи колхозный лен. Утром председатель колхоза попросил выделить двух девочек, чтобы провести сбор, с пионерами местной школы.

— А остальных — на лен,— сказал председатель.

Кого послать в школу? Надю? Во-первых, лен полоть тяжело, во-вторых, на лен пойдут «все остальные»... Я распорядился:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.