Лешка и Роман

Лешку подвергли домашнему аресту, и встретились мы с ним только через два дня. Он на нас не сердился, а мы на него обиделись, потому что о своих приключениях рассказывал скупо.

Обнаружили Лешку еще в поезде. Проводник его ругательски ругал и кормил свежим батоном с колбасой. А утром в Симферополе сдал в железнодорожную милицию.

Там Лешку тоже ругали и заперли в отдельной комнате, где, кроме деревянных скамеек, ничего не было. А уже под вечер сердитый молодой лейтенант вывел его из комнаты и посадил в коляску мотоцикла. Лешка решил, что везут в Москву. Но мотоцикл помчался в Алушту, потому что море, оказывается, не в Симферополе, а в Алуште. Они прикатили на пляж, который называется «Рабочий уголок». И лейтенант сказал:

- Купаться будешь, когда с билетом приедешь. А пока смотри!

И Лешка смотрел... А лейтенант заплыл далеко-далеко, так что не видно стало.

- Какое оно, море? - поинтересовался я. Лешка задумался и тихо проговорил:

- Большое... Как небо!...

- А ты так и не поплавал? - жадно перебил Ромка. - Ну, когда он уплыл? Лешка отрицательно мотнул головой. Лейтенант потом сам предложил ему искупаться, но он отказался. И тот сразу же подобрел. А уже поздно вечером, когда усаживал Лешку в обратный поезд, дал ему свой адрес и пригласил на будущее лето приезжать в Симферополь на каникулы.

И хотя каждое слово приходилось вытягивать из Лешки, будто клещами, море в его рассказах нам с Ромкой понравилось. И мы все трое уговорились стать моряками.

Но стал моряком один Лешка. После десятого класса, невзирая на категорические запреты родителей, сдал экзамены в военно-морское училище. Ромка звал Лешку поступать в архитектурный. Но тот отказался. И Ромка, разозлившись, заявил, что у Лешки на глазах шоры.

Мне тогда понравилось Ромкино определение. И в дальнейшем многие Лешкины поступки объяснял себе именно этим. Но теперь, на кухне, мысленно вернувшись в прошлое, я прежде всего увидел: Курский вокзал, бледного Лешку, поднимающегося по ступенькам вагона, и нас с Ромкой - оставшихся на перроне.

Когда нам было лет по семнадцать, мы насмерть повлюблялись в девчонок с нашего двора. А сохранил верность первому чувству только Лешка. Приехал свежеиспеченный лейтенант, в погонах, с кортиком, и женился на Тамаре, черноглазой дочери нашей лифтерши.

Двенадцать медовых дней у них было. А потом Лешка на Север укатил, к месту службы. Хотела Тамара с ним податься, но он ни в какую.

- Ты, - говорит, - врачом мечтала быть. Вот и добивай медицинский. А у нас еще вся жизнь впереди!

Тамара тогда на втором курсе училась. Дивчина молодая, горячая. Очень по Лешке тосковала. А его месяц нет, два, три, полгода... Неважным наш друг провидцем оказался. Кроме тех двенадцати дней, ничего у них в жизни больше не было.

Прилетел Лешка в нежданный краткосрочный отпуск. Обогнал в дороге телеграмму, в которой сообщал об этом. Зашел в подъезд нашего дома, а там парочка целуется: Тамара и парнишка какой-то.

Повернулся Лешка кругом и зашагал на улицу. Тамара за ним два квартала бежала. Так он в трамвай вскочил, когда тот уже трогался. Тамара и за трамваем бежала, пока не отстала.

Лешка отпускные дни у меня жил. Весь почернел. Очень переживал, мы с Ромкой это видели. Я бутылку водки купил. Налил Лешке полный стакан: выпей, мол, полегчает. А только он стакан отодвинул:

- Настроения нет.

Тамара несколько раз приходила. Нам с Ромкой ее даже жалко стало. Все-таки своя девчонка. Пробовали Лешку смягчить: «Ну, поцеловалась. Подумаешь, великое преступление!» А он посмотрел на нас своими глазищами и сказал: