Главный нерв

- Ну?

- Что «ну»? Конь - большая голова... - застонал Назаров. - Вадька с ней расписался и просит три дня на свадьбу.

Шкаф, за который он только что лазил, Назаров с белым полотенцем поверх ремня, плакат «Храните деньги в сберегательной кассе»... Все дернулось в одну сторону, потом дернулось в другую сторону. Поплыло.

- Убью, - сказал Леша, оттолкнул Назарова, вышел в коридор. На лестнице он еще раз сказал: «Убью», - положил лоб на перила и заплакал.

- Братцы, держите его! - вдруг ни с того ни с сего заорал Назаров. - Не в себе человек, держите, братцы!

Ну и началось.

Каждому интересно, что такое? Что случилось? Лешу Круглова положили на койку. Леша лежал, закрыв глаза, а Назаров орал на всю комнату, будто били в грудь, под дых.

- Понимаете, братцы-шахтеры, какое дело? Он в Таньку Коробченко влип, а она с Вадиком - муж и жена. И как он про то узнал, и сразу у него замкнуло...

В комнату входили разные люди, одних Леша узнавал по голосам, другие были ему незнакомы, но всем им Назаров рассказывал про него, про Таньку. Все они что-нибудь советовали. Одни серьезно, другие шутя.

- Говорили мне, но ведь никогда не думал, что любовь на людей так действует. Не верил... - говорил Назаров.

- Это верно, - говорил сосед из 25-й комнаты. - Странно даже.

- Я в смену не пойду, - сказал Назаров. - Сам видишь, глупость какая, «убью» кричит, и руки на себя хотел наложить. Молодой, заманила его, а много ли ему нужно, в первый - то раз? Я с ним посижу, Врача, может, вызвать? Совсем юмор, дожили.

Так было до вечера. Вечером Назаров спросил: «Жрать будешь?» Леша молчал. Назаров хлопнул дверью, пошел в кино.

По стене, по лунной дорожке, ползла муха. «Вот и я такой, как она», - пожаловался Леша какому-то воображаемому доброму, умному, очень хорошему человеку. Воображаемый человек молчал. «Ну как я теперь? Сам видишь - все потерял», - сказал Леша громче, но и на этот раз воображаемый человек молчал.

Все потеряно, вся его жизнь, весь он теперь несчастный, маленький, как муха. Ударь - и готов. Татьяна не будет его женой, не будет у него трех тысяч. А зачем ему три тысячи? Нет у него счастья.

Открыл окно. Ветер хлестнул в лицо, по заплаканным щекам. А может, действительно было ветрено. «Сколько слив нападет!» - подумал Леша, и ему захотелось туда, в Еленовку. У Татьяны в доме гости. Дверь открыта, свет на крыльце. В окнах тепло, слышно, как поют.

Если ехать на автобусе, он будет в Еленовке через десять минут, но, кто его знает, когда будет автобус. Ему не хотелось ждать, он пошел степью, через кряж, на огоньки.

Ночью степные травы пахнут сильней, или так казалось ему. Он шел, спотыкался. Запах ночной степи - очень сложный запах. Тут и полынь, и уголь, и почему-то жженая резина, все это вместе кружит голову.

Он шел быстро. У самой Еленовки остановился. Дальше не пошел, стоял полчаса, а может быть, даже час, искал Татьянины окна, плакал, шмыгал носом. В глазах прыгали огни, расплывались, как на промокашке, и подбородок мокрый-премокрый.

Он бы мог стоять так до утра. Утром Татьяна увидит его, спросит: «Что ты, Леша?» Он скажет: «Да так, жду» - или совсем ничего не скажет, повернется, пойдет. А она пусть смотрит ему вслед. И пусть потом, уже когда она будет старая, вспомнит, как он ждал ее до утра, и пусть она будет жалеть и плакать.