Трое

Они открыли банку тушенки, поели, погрызли сахару. Дождь уже как-то не радовал. Надо было устраиваться на ночь. Но как? Да и вообще спать не хотелось. Выкинуть бы какую штуку! Хоть и устали, день был длинный, душный, но сейчас все прошло. Достали чехлы от мешков, со смехом стали примериваться, как лучше лечь, где меньше льет.

- На двоих никак не хватает... - сказала Оксана Семеновна.

- По очереди придется, - ответил Горев, и что-то ему вдруг стало не по себе.

Шалаш они поставили на взгорке, под высокими елями, лес уходил дальше вверх по склону сопки, а книзу шла небольшая лысинка с высокой травой и еще ниже ложбина, густо заросшая молодняком, - там Горев рубил ветки для шалаша. В этой ложбине сейчас вовсю гудела вода. Трава на поляне полегла в одну сторону, как мокрые волосы, и видно было, как поблескивают среди травы бегущие вниз потоки.

Горев вдруг сообразил, что делать.

- А, все равно мокрый, была не была! - крикнул он и в секунду стянул рубаху. Оксана Семеновна не успела крикнуть «с ума вы сошли!», как он выскочил под дождь в одних трусах и заплясал перед шалашом.

- Ого-го-гой! Улю-лю! - он вопил что есть сил. Оксана, схватившись за голову, хохотала, кричала: «Ой, умру!» Он прыгал, делал стойку на руках, катался в напитанной водой траве.

- Хватит! Хватит! - звала Оксана и махала из шалаша приготовленным ему полотенцем.

Вот это был душ! Он растерся, глотнул отдающей пластмассой водки из фляжки и, очутившись в своем спальнике, закурив, чуть не заурчал от удовольствия. Вот это жизнь!

- Сейчас бы на танцы завалиться, гулять всю ночь! - сказал он. Оксана Семеновна, согнувшись, ползала на коленях, устраивалась.

- Тоже еще заяц во хмелю! - ответила она. - Подвигайтесь-ка лучше, разлегся, как барин!

Он спохватился - подвинулся, по ногам тут же стало тюкать: кап-кап, кап-кап...

Он отвернулся, слышал, как она раздевается - рубашка, сапоги, брюки, - как бормочет:

- Черт, все мокрое, как завтра надевать?..

И вот тут он услышал, как начинает частить его сердце... Голова Оксаны Семеновны была совсем рядом, он слышал ее дыхание. Дождь вдруг пошел сильнее, громко бил по прозрачной клеенке.

- Ого! - сказали они разом. Голос у нее был по-прежнему веселый.

- Ну, ладно, спокойной ночи, Тарзан Иваныч! И перестаньте уж дымить, ради бога!

- Да, простите. Спокойной ночи! - сказал он поспешно. Пожалуй, слишком поспешно: она умолкла и чуть отстранилась.

Больше они не сказали ни слова, и она, кажется, скоро заснула.

А Горев не мог спать. Нет, он совершенно не мог спать. Он чувствовал, что происходит нечто страшное. Просто страшное. По-настоящему. Он лежал, затаив дыхание. Все его прекрасное настроение исчезло. Он слишком ясно понял, чего ему хочется. Он снова и снова представлял себе, что и как он сейчас сделает. Это желание ошеломило его. Больше того - оскорбило, обезоружило, раздело, перевернуло, растоптало. «Как же так? - говорил он себе, не в силах остановить ни одну мысль. - Как же так? Я, выходит, такая же сволочь, что ли? Почему это? Что они со мной сделали? Я ведь не хочу. Не хочу?!.» - И он снова видел, как она лежит сейчас здесь в одном купальнике, а может, и не в купальнике, и если он протянет руку, вот так, чуть-чуть, он коснется ее, да, он может протянуть руку, как бы случайно, во сне, а чехол тонкий, совсем тонкий...