Трое

- Горе-ев! Валя!

Это Оксана Семеновна кричала снизу. Он пригляделся, нашел среди зелени ее голубую косынку, помахал рукой. Жаль, конечно, но надо идти. Он оглядел тайгу еще раз, задержал взгляд на пожарах и с трубкой в зубах, завязав рукава рубахи на шее, сделав из рубахи как бы плащ насвистывая, стал спускаться.

- Стихи писали или дневник? - спросила Оксана Семеновна, когда он подошел. Она ждала его, сидя под лиственницей, разув одну ногу, запустив руку в сапог, видимо, нащупывала там гвоздь.

- Неужели похоже, что я могу стихи писать? Что у вас там?

- Гвоздь. Да два сразу, кажется... Ну, а почему?..

- Давайте я, может? - Горев взял у нее еще теплый сапог и так же запустил в него руку. - Да, ничего себе, как же вы ходите?

Он стал оглядываться, ища камень. Оксана протянула ему свой молоток на длинной ручке.

- А я писала стихи. И дневник вела. Довольно долго. Лет до двадцати пяти. А вы ведете дневник?

- Нет, никогда этим не занимался. - Горев поставил сапог на бугристый корень, принялся колотить внутри молотком. «Что-то не похоже на нее, чтобы стихи писала. Если только в альбом: «Бом-бом, начинается альбом, хи-хи, начинаются стихи»...

Оксана Семеновна чуть откинулась, оперлась спиной о ствол, скрестила ноги - одну босую, другую в сапоге, - усмехнулась:

- Да, а я писала. Тетрадок пять осталось. Смешно.

- Ну, отчего же? Романтическая были девушка, должно быть.

- Очень! - Она как будто обрадовалась. - Очень! - И опять усмехнулась: - Не верится, наверное, да?

- Ну отчего же? - опять сказал Горев. Он перестал колотить, снова запустил руку в сапог и не глядел на Оксану Семеновну.

Потом, когда с гвоздями было покончено и Оксана Семеновна обулась и поднялась, а Горев стоял, ожидая, она спросила у него за спиной:

- Вы как будто за что-то сердиты на меня, а?

- Что вы! - легко и быстро сказал Горев. - За что ж мне на вас сердиться?

Удивительно, до чего хорошее, свободное было у него сейчас настроение! Давно такого не было. Он повернулся к ней и смотрел прямо, насмешливо, чуть склонив голову. Она как-то странно усмехнулась. Он не понял, чему она усмехается. Она должна была бы смешаться под его взглядом, растеряться, а она смеется. Ну да бог с ней! Поэтесса!...

Третий день волокло по лесу дым: впереди разрастались пожары. Солнце мутно глядело с неба, и было что-то зловещее в его желтом, как бы через силу свечении, в криках уходящих от пожара птиц, в испуганном шорохе бегущих мимо ежей, мышей, какой-то другой живности, спасающейся от огня. Два раза слышен был рокот «аннушки», видимо, облетавшей зону пожара. Дым, дым - днем и ночью. Белые волокна осторожно выползали из лесу на поляну, где стояла палатка. Руки, спальные мешки, хлеб - все пропиталось горечью. Но, однако, пожары были довольно далеко, ждали, что ветер переменится, и потому не уходили, не сворачивали в сторону, продолжали работать.

Оксана Семеновна говорила, что ничего, дескать, страшного, каждое лето так бывает, работать можно. И они работали, как прежде. Только в дыму. И вдвоем: Воронов заболел, два дня не ходил в маршруты. Оксана и Горев возвращались до того измотанными, что едва хватало сил, чтобы поесть. Оба кашляли, лица темные, глаза красные: дым разъедал глаза...