На третьем этаже он позвонил. Дверь, обвешанную почтовыми ящиками, отперла высокая, худая женщина в кофте с закатанными рукавами и в переднике. Лица ее Виталий рассмотреть не мог: свет на площадку падал только из двери.

- Не вы Вера Григорьевна? - спросил он, уже успев отдышаться.

Женщина в испуге прижала руки к груди.

- Я...

Она провела Виталия по узкому коридору. В комнате стоял полумрак. Горела только маленькая лампочка на столе, загороженная с одной стороны газетой. У окна угадывались две постели: большая и маленькая. Женщина сказала негромко:

- Они спят. Муж после суток. И Мишутка. Садитесь. Виталий только сейчас разглядел ее осунувшееся, строгое лицо, с чуть заметными продольными морщинками на впалых щеках. «Красивая была», - подумал он.

Женщина сидела напротив него, положив на стол сцепленные руки, и с усталой покорностью смотрела на неожиданного гостя.

- Я насчет Васи, - сказал Виталий.

- Я догадалась. Я уже все глаза проплакала. И моя тут вина есть.

Она говорила медленно, тихо, глядя на свои руки, очень худые, с длинными, огрубевшими пальцами. И Виталий подумал: «Заботы, заботы... Сколько их у нее».

- Расскажите мне, Вера Григорьевна, все про Васю и... про свою вину. Я вас не обману.

В этот миг у Виталия вдруг появилось предчувствие, что он прикоснулся к какой-то издерганной, больной и сложной судьбе, мимо которой уже не сможет пройти равнодушно. И это предчувствие в нем все росло по мере того, как говорила эта женщина, говорила тихим, ровным голосом, поминутно смахивая со щек слезинки, все уже перестрадав, все вспомнив в длинные, бессонные, одинокие ночи, одинокие всегда: и когда не было того, кто спал там сейчас, и когда он появился, потому что с ним она не могла делиться этим.

Вера Григорьевна и сама не понимала, почему она все рассказывает этому тонкому и какому-то ясному пареньку с почти детским, сейчас строгим и чутким лицом. Видно, есть у человека предел, дальше которого не может он носить в себе свое горе. И в ответ на первое же слово участия в такой момент, на искреннее, душевное движение распахивается исстрадавшаяся человеческая душа.

... Первого мужа ее арестовали в декабре пятьдесят второго года. Он был врачом. Васе минуло семь лет. Забирали мужа ночью. Она до сих пор помнит Васин отчаянный крик: «Папа, не уходи!... Папа, не уходи!...» Он цеплялся за отца, его невозможно было оторвать. Потом он долго не спал по ночам, вскакивал, звал отца. На улице волчонком смотрел на военных. Стал замкнутым, таким замкнутым, что никогда не могла она понять, что у него на душе, о чем он думает. Так и до сих пор все не может понять. А потом эти ужасные драки. Она не знает, как и почему они начались. И вот - колония. А после нее... Вот все хорошие вещи свои куда-то спустил. Говорит, пропил. Но... она думает, что здесь другое. Вася пьянством никогда не занимался. Здесь другое что-то... И какой-то камень у него на душе. Ласковым бывает только с Ми-шуткой, это его сводный братишка. Она кивнула на маленькую кровать у окна.

Виталий напряженно вслушивался в ее глуховатый голос, а взгляд его не мог оторваться от кружка света на столе, в котором лежали ее руки, натруженные, потрескавшиеся... И вдруг он увидел то, что, собственно, видел все время, но это проходило мимо сознания. На одном из сцепленных худых пальцев было надето кольцо.

- Простите, Вера Григорьевна. Откуда у вас это кольцо?

Она схватилась за кольцо так, словно он хотел отнять его.

- Это подарок первого мужа. Это память.

- А Вася знает, чье это кольцо?

Она подняла глаза на Виталия и тихо сказала:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 13
• 14
• 15
• 16
• 17
• 18
• 19
• 20
• 21
• …
• 28
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.