Из Астраханского кремля, с колокольни Успенского собора, что помнит еще походы Петра I, настежь распахивается Волга - тесной зеленью островов, четкими квадратами сетей, черными пароходами, желто-зеленой степью за приречными зарослями ивняка. К югу, за кромкой выцветшего от зноя неба, лежит неспокойный Каспий. К востоку, за песками, пробитыми жесткими стеблями полыни и дурнишника, - Гурьев. К нему параллельно Каспию ползет недостроенная железная дорога. Говорят, цивилизация измеряется километрами железных дорог. Но историки полагают, что мерка у цивилизации более сложная и относительная. И действительно, глядя с колокольни в заволжские степи, думаешь не о дорогах и нефти: здесь горели костры пугачевцев и по речному стрежню выплывали в Каспий расписные челны Стеньки Разина. Потом лилась смутьянская кровь, падали на плахи чубатые казацкие головы. Но в ветровые разливы степей вновь выходил еще никому не известный смурной мужик - и сумасшедший простор, ничем не стесненный и не униженный, напевал ему о вольной волюшке. В такие же, как сегодня, раскаленные августовские дни по грязным улочкам Астрахани бродил измученный одиночеством и адом ссылки несломленный и нераскаявшийся кобзарь. А позднее за окнами одного из маленьких серых домиков, прикрывшихся ставнями от белого полуденного солнца, писал гневные, умные статьи государственный преступник Чернышевский. Лилась кровь, летели головы. Но крутолобый астраханский гимназист Илья, сын члена портняжного цеха Николая Васильевича Ульянова, уже прощался с тихой, пропахшей рыбой Астраханью, отправляясь в Казанский университет. Сейчас дом № 9 по улице Ульянова - реликвия города: внук проживавшего здесь мещанина стал известен миру под именем Ленин. А степи все раскатываются по горизонту и поют свои ветровые песни. Пусть внимательно слушают их студенты города Ленина, приехавшие сюда строить дороги. Пусть подхватывают бессмертный мотив. Только ощущая поступь великих предков, можно почувствовать движение времени. «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны...». Может, из-за вот этого самого острова, что лежит в знойной дымке передо мной? Дороги в самом деле один из несомненных признаков прогресса. 333 километра «железки» Астрахань - Гурьев - прекрасный тому пример. В тяжкую зиму сорок второго, когда армия Паулюса, ворвавшись в Сталинград, вышла к Волге, когда на учете был каждый рубль и каждое ведро бензина, в прикаспийские степи были брошены отряды людей - строить железную дорогу Астрахань - Гурьев. Старое полотно, поросшее сиреневым костром и желтым овсом-кияком, напоминает об этой отчаянной попытке - соединиться с эмбинской нефтью, пройти к Средней Азии, к сокровищам Мангышлака. Сейчас здесь три всесоюзных ударных стройки: линии Манат - Узень, Бейнеу - Кунград и Астрахань - Гурьев. Это крупнейшая транспортная стройка страны. Макат - Узень - подступы к исполинским запасам мангышлакской нефти. Бейнеу - Кунград - кратчайший путь в Среднюю Азию. Через три года, когда этот участок будет сдан, дорога из Центра в республики хлопка и фруктов сократится на 791 километр. Ветка Астрахань - Гурьев венчает весь этот куст, сливая воедино, в большую южную магистраль все построенные отрезки. Астрахань - десятая часть русской рыбы: осетрина, севрюга, белуга, вобла, - зернистая и паюсная икра: знаменитые арбузы и дыни, помидоры и кабачки, хлеб и рис. Гурьев - это рыба и нефть. Мангышлак - нефть, нефть, миллионы тонн нефти. Железнодорожное расстояние между Астраханью и Гурьевом сократится ровно в шесть раз. Страна торопится с этой стройкой. Обгоняя время, она уже создала светлый оазис - город Шевченко, сейчас там 50 тысяч жителей, будет 500 тысяч. Строители знают, что стоит за каждым их процентом. К 50-летию революции они сдадут линию Мангышлак - Узень и забьют на участке Гурьев - Астрахань серебряный костыль - можно открывать рабочее движение. Тот, кто видел дымящиеся от яростного солнца шпалы, пот, обливающий раскаленные от зноя тела, пыльные бури, валящие с ног, тот знает, какова цена такого обещания - в районе, где наивысший климатический коэффициент.

- Что они с вами сделали? - ужаснулась добрая, энергичная женщина-доцент, прилетевшая из Ленинграда проведать своих студентов.

- Ничего! - Я попыталась, растянув в улыбке растрескавшиеся губы, бодро передернуть ошпаренными плечами. - Ничего, просто мы уложили вчера три тысячи восемьсот... И захотелось спать - жадно, взахлеб, не отрываясь, как пила перед этим воду. Сквозь сон перед глазами рвались кровавые солнечные круги, жгло, жгло, и зависали, зависали лестницами в сорок шесть ступеней раскаленные, разящие креозотом звенья. Десять, пятьдесят, сто пятьдесят прогонов. «Равняй, Алик, по оси!» «Правь кувалдой левый!» Вам, бам! «Равняй, Алик!» Вам, бам! «Равняй!...» Едва рассвело, бригадир путейцев Володя Донцов вышел из дому - взглянуть на пути. Так и есть - к станции Аккистау медленно приближался состав со знакомыми силуэтами высокогруженных платформ - пришли с Маката пакеты. Мимо, протирая заспанные глаза, прошел Радик Хабибулин в одних трусах.

- Ты чего ж как на пляже? - присвистнув, крикнул ему бригадир. - Смотри, бабы побьют! Хабибулин затрусил назад - думал, все спят, а тут весь поселок на ногах. Простоволосая, в пестром халатике выскочила за водой Зинка Анишина. Валя Лекомцева пронесла к знакомой бабке спящую свою девчушку.

- Ну что, Вовка, вставать? - спросила в форточку жена Донцова, Валя, вся еще ватная со сна.

- Вставать! - сказал Донцов и пошел к приближавшемуся составу. На насыпи, сдвинув кепку на глаза, уже караулил пакеты краснолицый, круглоголовый Тушков, начальник путейской колонны, крутоватый, не боящийся крепких слов и острых ситуаций, приземистый, чуть располневший уже крепыш. В 285-й поезд Тушков пришел в младенческие его дни, когда не было еще у путейцев ни кола, ни двора, ни даже точного плана, что строить и как. Был он по профессии горняк, кончал на Урале горно-металлургический техникум, водил геологические партии по тайге, работал маркшейдером и даже начальником шахты. Но случились неприятности - Тушков ушел с шахты и горное дело оставил навсегда. Понравилось идти за путями, бездомно кочевать из года в год. От обычного рядового геодезиста, не напрягаясь и не выслуживаясь, он поднялся за эти десять лет до начальника путейской колонны. Все неувязки на путях валились теперь на его кирпично-загорелую, по-бычьи мощную шею, на круглые, резиновые плечи.

- Давайте, Николай Яковлевич, принимать, - поздоровавшись, сказал Донцов. - Ребята уж собираются... 25 июля в торжественной тишине, потревоженной легким всплеском аплодисментов, 136-й строительный поезд передал эстафету укладки пути своему 285-му собрату, только что перетянувшему основные силы с пустынных рубежей участка Макат - Узень. Начальник 285-го Павел Ефимович Бащенко, тот самый, что прошел в юношеские годы дантовы круги Бухенвальда и бежал - один из горстки счастливцев, - пожал руку своему соседу. начальнику 136-го Гладских. Гладских я встречала лет пять назад на диком Кроле - труднейшем участке трассы Абакан - Тайшет. Он только что был назначен туда начальником и изо всех сил старался наладить снабжение и связь между разбросанными по тайге частями своей наступающей армии. У обоих был за плечами свой опыт, свои построенные дороги, свои, неповторимые в других профессиях связи с самыми разными людьми, которых судьба то разбрасывала по далеким полустанкам Союза, то вновь собирала у полюбившегося начальника поезда под крылом - пока не закончится стройка. Переминаясь на полотне - с одной стороны земля, с другой - немного нелепый, никуда не ведущий конец пути. они были взволнованны и немного растерянны. Сейчас путеукладчик пересечет границу поездов.

- Ничего, Владимир Леонтьевич, мы, так сказать, с честью, - сказал. поглядывая на Донцова, Бащенко. Честь путейцев - дело непростое. Это нетрудно было понять в те дни - обугливаясь под злым, ничем не прикрытым солнцем, в голой, ничем не прикрытой степи. Пыльной, раздрызганной дорогой, мимо запыхавшегося бульдозера, мимо солончаков и озерца со стайкой непуганых уток ровно к семи утра нас доставили на участок. Понуро, как задремавший слон, стоял промасленный путеукладчик со стрелой-хоботом наверху. Рабочие развесили на его теплых, сонных боках сумки с помидорами и жареной рыбой. Поднатужившись, двое парней подвесили на крюк огромный бидон с водой. Женщины, как всегда, не успевшие толком позавтракать, сев кружком, раскрыли кошелки с едой. В закатанных по колено темных шароварах, низко повязанных платках, загорелые, сильные, в одинаковых выгоревших кофточках, они были почти неразличимы. Да и судьбы казались схожими. Все четверо пришли на дорогу девчонками - кто из колхоза, кто с завода: взяли в райкоме комсомольские путевки и покатили себе за тридевять земель искать счастья. На дороге все четверо вышли замуж, обзавелись детьми. Ребятишки то колесят с родителями по свету, то греются под бабкиным крылом где-нибудь на Владимирщине или в Свердловске. Пожилой машинист путеукладчика Иван Данилович Войченко, уже тридцать лет прокладывающий пути, говорил, подставляя солнцу воспаленный, повязанный марлечкой флюс:

- В вагончике женился, в вагончике детей нажил, в вагончике их вырастил, сейчас по институтам разъехались, парень армию прошел... Строил Войченко Ташкент - Ангрен, Орск - Кандагач, Акмолинск - Карталы - это еще до войны. Строил «железки» по Новосибирской области и Алтаю, Барнаул - Кулунду, Макат - Мангышлак. Немолодые, за сорок, его коллеги-механизаторы, присаживаясь тут же, в тени путеукладчика, внимательно слушали, кивали головой: точно, у Барнаула не было спасения от комарья - ешь их, бывало, как мясо, с хлебом, а уж в Сай-Утесе так просто ад - кровь из носу лила от жары; и все на колесах, всю жизнь, только в Камне да Ка-расуке и постояли по два годочка, а так, что ни полгода - на новое место. В разгар XX века легально, с позволения всех технических чудес, орудует огромное племя кочевников, живущих, любящих, работающих - на колесах. Стук-стук - смотришь, полсотни лет настукало. Живут открытым, бессекретным становищем, где в праздник - за одним столом, в беде - за одним стаканом. «Эй. Семениха, как в отпуск съездила? Дом-то твои купили?» Перекликаются на всю улицу, и вся улица слушает, потому что ей совсем небезразлично, хорошо ли отдохнула Семениха и купили ли ее родичи дом. Четверть восьмого показались платформы. На каждой - двести метров пути. Донцов машет с переднего пакета - созывает бригаду на распаковку. Двадцать три пары глаз с напряженной сосредоточенностью смотрят на приближающийся состав, будто готовятся к штурму, будто дают себе слово костьми лечь, но не отступить. Вздрогнув, платформы замерли, и тут все рванулись к ним, как на вражеский редут, полезли по шпалам вверх. И мощный Белоножко, молодой старожил поезда, крикнув с верхотуры «Посторони-ись!», швырнул уже на насыпь железные прутья креплений. Раскрепощенный пакет двинулся к путеукладчику. В бесцветном, накалившемся небе повисло первое, ощетинившееся шпалами звено. Двое передних подхватили, выровняли его по оси, строго промеченной колышками. Четверо тех, что у путеукладчика: бригадир, Бирючинский, Белоножко, Хабибулин, - подогнали звено к звену. Бригадир махнул рукой: давай по левому кувалдой! Тщательно вымеряли зазоры, поставили, подвесив ломами шпалы, крепящую распорку - до болтовщиков. Машинист тронул громадную свою машину. Освоен новый стежок - еще двадцать пять стальных метров. Болтовщики закрепляют достигнутое. Затяжные ключи ходят ровно, как маятники: туда-сюда. Ни передохнуть, ни оглянуться - путеукладчик топчет все новые прогоны. Солнце становится невыносимым. Пить, пить! Гигантский бидон пустеет на глазах. Сколько ни пей, все хочется нить. До рельсов не дотронуться - обжигают. Путеукладчик шипит, как утюг. Войченко, забыв про флюс, ласково вслушивается в свое чугунное чудовище. Что напоминают ему эти километры: пыльный зной Маката, Сай-Утес, Кулундинские степи в разгар июля? Донцов рассказывал: «До Аккистау стоял наш поезд в Сай-Утесе, ну, на дороге Макат - Узень. Местечко хуже не придумаешь - профиль тяжелейший, змея, на километре несколько поворотов да перепады. Погодка там похлестче, чем здесь. Ущелье, скалы, никакого в воздухе движения, а на градуснике пятьдесят в тени. Воду привезут - кипяток. Падали некоторые - било солнце. Но участок сдали отлично...» Юрий Алексеевич Чупринко, начальник 99-го управления строительства, ведущего все работы, сказал, подъезжая к Аккистау:

- Проценты в работе - не главное. Двести восемьдесят пятый, куда мы едем, Сай-Утес недавно сдал - это работа. Вы слыхали про Сай-Утес? А про тамошний «коэффициент»? Рабочие зовут так песчаные бури, весьма назойливые в тех местах... Я не слыхала еще тогда про «коэффициент». Но если Чупринко с таким уважением говорил о строителях Сай-Утеса, они трижды были того достойны. Я знаю сдержанность Чупринко - еще с первой встречи на станции Курагино далекой трассы Абакан - Тайшет. Горем-38 считался самым образцовым поездом. У Чупринко за пять лет Абакана орден Трудового Красного Знамени. В бригаде Донцова во время рекордной кладки я узнала, что такое «коэффициент». Он сорвался вскоре после обеда, тугой, жаркий, душный от пыли. И понесло, и закрутило. Заскрипело на зубах, заболели глаза. А дон-цовцы все шли и шли. Лом, кувалда, распорки. И, как занимающий тылы арьергард, восемь болтовщиков: ключами туда-сюда. У женщин прилипли ко лбу кудряшки, взмокли, хоть выжми, кофточки. А путеукладчик все рвался вперед, раскалившийся и грозный, в чаду, и наши кошелки и ковбойки плавились на его черном боку. Они положили в тот день три тысячи восемьсот метров - девятнадцать платформ, все, что нашил на звено-сборке Макат.

- Качество-то приличное, не напортачили? - строго спросил потом Чупринко, а про себя, знаю, подумал: «Молодцы! Две нормы - это красиво, это не просто проценты». Красные солнца лопаются в глубине зрачков. Простыни лучатся тяжелым зноем. Проснувшись, я вижу в зеркале обожженные плечи и лицо. Зрелище, достойное сострадания. Да еще ковбойка и единственные техасы обезображены проклятым «коэффициентом». Назавтра в лагере «Баксай» студентов-электротехников, километрах в сорока от Аккистау, Володя Горбунов, симпатичный паренек из Сухуми, гитарист, бард, самбист, бегун, волейболист и подводник, тихо споет нам под струнный перезвон: Дорога все дальше уходит в песок, А шпалы - потомкам записки. Астрахань - Гурьев - по карте шажок, Но путь это был неблизкий... Студенты-физики, вызвав раздражение старших, с жаром заявили, что ездят на стройки учиться Советской власти. Раздражаться, по-моему, не стоило: юношеский максимализм надо понимать. А ездить на стройки, просто чтобы учиться строить, - пожалуй, действительно маловато для студентов. Без студенческих рук страна обойдется, без их умения решать, управлять, ладить с людьми - нет. Владимир Лисовский, социолог из Ленинградского университета, по-моему, прав: главная задача воспитания - формирование социально активной личности, постоянно чувствующей ответственность за решение общественных проблем. Студенты едут на стройки проверить свою социальную активность. А это в конечном счете не есть ли их учеба Советской власти? От высоты понятия нисколько не сужается его широта, и, напротив, суживая понятие, мы не прибавим ему высоты. Сначала приехали в голую прикаспийскую степь деловитые квартирьеры - построили столовые, разбили палатки, провели электричество, соорудили элегантные отхожие места. Потом с песнями, рюкзаками и ящиками с консервами нагрянули запыленные, здорово потрёпанные ездой на старых грузовиках отряды. Запылали в степи костры, хохотом взорвались скороспелые капустники, было столько съедено и выпито, что завхозы схватились за голову: что, если так пойдет и дальше? А назавтра, ровно в шесть, на протяжении трехсот километров: Аксарайская - Кигач - 4-й разъезд - Ганюшкино - Аккистау - Баксай - лагерь механиков и электротехников - ровно в шесть распахнулись палатки, и белые, еще дурные от сессии первокурсники, третьекурсники, дипломники, историки, радиотехники, оптики и филологи хлынули на пути, рьяно заработали ломами, домкратами, шпалопод-бойками. Недоуменно смотрели мастера: эти тоненькие мальчишки и девчонки будто век вековали на путях. Только по натужливому сопению, по взмокшим враз спинам, по венам, взбугрившимся на белых руках, видно было, как трудно, как мучительно тяжело, как невыносимо, до головокружения, жарко. «Отдохни, ребята, покури!» Не курят, не отдыхают. «Отдохните, черт вас побери, пуп сорвете!» От Аксарайской до Гурьева, от Аккистау до Кигача - армия в тысячу двести человек. Горняки пришли сюда под шелест победных знамен - с ударной стройки Ачинск - Абалаково. На креозот-ном стенде звеносборки бригада молчаливого Аркадия Конда в громе кувалд и отбойных молотков выдает ежедневно по две нормы. На Кигаче, у физиков, лопаются под ветром палатки, прожженные прошлогодним солнцем Мангышлака. У физиков и математиков 171 процент. Это много, это тяжело. Я видела, как «вкалывает» бригада Вани Румянцева, математика, коренного ленинградца и просто веселого человека. Домкраты вздымали тяжелый путь, а лопаты швыряли в открывшиеся дыры балласт - швырк, швырк! Потом, сотрясаясь всем телом, вгоняли в гальку вибрирующие лопасти шпалоподбоек. Двадцать два килограмма погрузил - достал, погрузил-достал. И солнце, и адская сушь, и едкие пары креозота. Ребята вгрызались в путь, обгоняя «регулярные части» путейцев.

- Сами понимаете, какой это год - пятидесятилетие Октября и вступление в пятидесятую годовщину комсомола. Ребята - все комсомольцы и, естественно, жмут. В том, что Мангышлак - Узень сдан досрочно, а на участке Астрахань - Гурьев открывается рабочее движение, немалая их заслуга, - сказал мне командир транспортного отряда Володя Цыплаков, аспирант ЛИИЖТа, сам баскарма, как, на казахский манер, величают его ребята. «Баскарма» пятый год на стройках и незаметно для себя стал серьезным организатором. Мне кажется, Володя правильно ощущает меру своей власти и ответственности. Серьезен, спокоен, если надо, требователен и сердит - настоящий инженер, специалист. Без студентов не сдали бы труднейший участок Мангышлак - Узень, без них не открыть рабочего движения на линии Гурьев - Астрахань. И все же не это главное. Бригада, вернувшись вечером в горячую свою палатку, говорит подхалтуривающему сачку: «Либо тебе трудно, либо ты плохой товарищ. Направить к врачу? Вернуть в Ленинград? Или сам?» Как правило, обходится без обратного билета и врача. Командир простаивающего отряда едет в Гурьев - требовать материалы, инструмент, если надо, добиваться смещения мастера. Главное - уважать коллектив, уметь самостоятельно думать, быть честным, предельно честным и добрым. Двое мальчуганов, Володька и Серега, сбежали из детского дома в Грозном. Пьяный сторож стал отбирать у Володьки любимый подарок - аккордеон. Володька отчаянно защищал самое ценное свое достояние. Напоследок, выбиваясь из сил, вцепился зубами в набрякшую, пропахшую табаком ладонь. Аккордеон унесли на свадьбу. а Володьку заперли в кладовой. В тот же день они бежали - вдвоем с мрачноватым, решительным Серегой. Проскользнув незамеченными на летное поле, ребята забились в грузовой отсек «ЛИ-2». В Гурьеве их засекли. Расстроенных, угрюмо отмалчивающихся мальчуганов доставили в областной студенческий штаб. Там задумались: событие непредвиденное. Между тем, отъевшись в штабном кафе, ребята смягчились и стали откровеннее. И тогда к ним подсела сероглазая Маша с пышной каштановой прической. Подсела и сказала, что она тоже любит побренчать на гитаре и попеть. И пока штабное начальство решало, как поступить, Маша и Володька стали вполголоса делиться любимым своим репертуаром - не целую песню, а так, один какой-нибудь куплет. «Забери нас с собой, - тихо попросили мальчишки. - Мы будем мыть в отряде кастрюли, чистить картошку, колоть дрова». «Ладно, - так же тихо сказала Маша, - только, чур, меня слушаться. В отряде меня слушаются, я комиссар». Мальчишки восхищенно прыснули: «Вот так комиссар, такая маленькая!» В лагере «Аккистау» гуманитарников ЛГУ Володька с Серегой долго изучали надписи на палатках: «Асхана», «Нева», «Скорпионовы братья». Последнее им очень понравилось: скорпионов, фаланг и всякой дряни здесь действительно хоть отбавляй. Про «Серапионовых братьев» они ничего не слыхали. И еще понравился столбик со стрелками, как на выставке: «столовая», «медпункт», «штаб», «МАША». Володька приподнялся на цыпочки и перевел стрелку «МАША» на костер, откуда уже доносились гитарные переборы и звонкий Машин голос. Серега сказал с осуждением: «Не успела поесть - уже поет». Отряд решил: взять пареньков с собой, отдать в ленинградский детдом и шефствовать.

- Была бы комнатенка в Ленинграде, усыновил бы Володьку, - сказал как-то Гена Горланов, командир отряда, темноглазый, сосредоточенный, тщательно взвешивающий слова, как истинный приверженец математической экономики. Сын уборщицы из небольшого городка, очень рано узнавший, что такое заработанный рубль, прошедший армию, много передумавший и перечитавший. Гена хорошо знает цену не только слов, но и поступков. Мне было радостно в те дни - несмотря на жару, семьсот километров в ошалелых «газиках» и грузовиках, слипшуюся вермишель, чуть сдобренную сахаром. Хорошо жить среди чистых, честно мыслящих, неравнодушных, бескомпромиссных ребят. Учеба Советской власти шла успешно. Хотя, по-моему, не надо...увлекаться игрой во власть - не Советскую, а просто власть....забывать, что рядовой боец отряда не такой уж рядовой, а сосед командира по парте....подражать военизированным труд-армиям, возводя работу на стройке в самоцель....создавать на транспортной стройке такой большой областной штаб и еще штабы районные....забывать, что студенческое самоуправление и повышенная демократия - в общем, одно и то же. Много всяких «хотя». Но их может стать вдвое меньше, если вспомнить простую истину: настоящий вожак не тот, кто стоит на ответственном посту, а тот, кого любят, кому верят. Есть отряды, где не понимают, зачем нужен комиссар. Лагерь «Кигач» не считался образцовым, но там такой вопрос никому в голову не приходил. Мы приехали в Кигач поздно: завхоз рыскал по татарским селам в поисках дешевого мяса. Вместе с нами из Аксарайской, исходного пункта строительства с астраханской стороны, приехал новоиспеченный районный комиссар, бывший комиссар здешних элгэушников Володя Забелин. Откровенно говоря, он мало был похож на комиссара - невидный, молчаливый, взгляд исподлобья. Явно томится в высокой своей районной должности. Едва мы приехали в лагерь, хлынули мимо нас загорелые. шумные люди - только что АГМка привезла бригады с работы. Рвали письма из рук завхоза, кружились с ними среди палаток, кого-то, как триумфатора, степенно несли на плечах, шумно плескались под умывальником, пели, бегали взапуски, секретничали на бревнышках. Но каждый, пробегая по своим делам, непременно, с размаху, останавливался возле нас: «Ура, ребята, шкипер приехал!», «Шкипер, ты? Ну, как там, в районе?», «Здорово, шкипер, даешь костер!» Потом мы, в нарушение лагерного распорядка, отбиваясь от каннибальски настроенных комаров, пели до трех утра. Лагерь провожал своего комиссара, «шкипера» Володьку Забелина, паренька из Череповца, великого любителя песен и парусных гонок. Представляю, что бы сделали со мной, спроси я: зачем отряду комиссар? Сидя у студенческих костров в прикаспийских пустынных степях, я думала: какое же непростое это дело - быть просто хорошим человеком! Это не только собственная честность и твердость, эрудиция и открытость, доброта и искренность. Это - умение жить среди людей, быть им приятным, нужным, необходимым. Общество одиночек - песок в горсти, разжал пальцы - ничего не осталось. В университете учат философии, химии, математике, в ЛЭТИ - электротехнике, в горном - маркшейдерскому делу. А где научиться быть приятным человеком? Умник и книгочей - это мало, надо еще петь под гитару, придумывать смешные истории, забивать неберущиеся мячи, бегать, плавать или просто уметь слушать и, если надо, помогать. Здесь, вдали от аудиторий и квартир, очень заметно это свойство - умение сживаться с людьми. И неумение тоже. Женя Марковский, одаренный артист и развитый, честный человек, из отряда «механиков» в Ганюшкине, Володя Ланцов - шеф-повар отряда Рижского института инженеров гражданской авиации - отважных и предприимчивых будущих авиаторов, Валерий Махин из горного - участник почти всех миниатюр и менестрель. Артистичность, легкость, доброта - и человек становится заметным, нужным. От количества таких ребят зависит, вернется ли отряд домой радостный, сплоченный, отдохнувший или усталый, перессорившийся, неудовлетворенный. Школа человеческих взаимоотношений, но не трудовой лагерь - это было бы слишком просто и, несмотря ни на какие высокие экономические показатели, не нужно. В самолете Гурьев - Москва, на промежуточных аэродромах, в поездах, на вокзалах, в кафе и метро - зеленые, защитные, стальные куртки с цветными эмблемами на рукавах. Московский университет, киевские политехники, рижские авиаторы - огромная армия юношей и девушек, обгоревшая и деловитая, завершая свое трудовое лето, вступает в трудовые семестры. Я пишу, и передо мной лежит карта. Отрываясь, я разглядываю полуострова, дороги, поселки. Пески Сам; Форт Шевченко, полуостров Мангышлак. А вот и новые пунктиры, начерченные пока карандашом: Ма-кат - Узень, Гурьев - Астрахань. Прекрасная вещь - карта, особенно свежие контуры на ней.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.