За столиком ресторана «Прут» разговаривали люди, прежде незнакомые. Шофер автобуса «Кишинев - Кагул». Агент по набору рабочей силы. И еще два молодых товарища. Шофер выдвигал такую основную мысль:

- Современная жизнь должна быть на колесах! - и приводил доказательства. Агент не возражал. У него ведь была особая политика. Он зазывал молодежь на работу в другой город, всячески восхваляя его и унижая при этом Кагул.

- Вот вы держитесь за ваш Кагул, - шумел он. - А что вы здесь имеете? Грязь на улицах, отсутствие подходящей культуры и невозможность развернуться. А там вы увидите новый горизонт. Сегодня туда Райкин приезжает с гастролью, завтра какой-нибудь народный хор песни и пляски. Сегодня там светлые дома строят, а завтра, может быть, метро двинут. Ведь вы там в инженеры выйдете на культурной почве! Он обратился к шоферу за поддержкой и сочувствием. Но тот, пропустив добавочные сто граммов, стоял на прежней мысли, что жизнь должна быть на колесах, и все время приводил доказательства.

- Дыра ваш Кагул! - распалялся агент. - И дырой останется! Пожилой официант с черными усиками на лукавом и почтительном лице слушал эти речи с неприязнью и осуждением.

- Напрасно вы, гражданин, так отзываетесь, - сказал он вдруг. - Во-первых, всюду люди живут. А во-вторых, я здесь произошел, вырос, и это есть мое родное, любимое место на всем свете! Агент, для которого красноречие и самоуверенность были хлебом в его профессии, внезапно смутился от скромной силы таких слов.

- Ишь ты, какой патриот, - пробормотал он и стал молчаливо жевать свой шницель.... Да, всякий город, пусть он и не очень заметен на общесоюзной карте, имеет подвиги труда, огорчения из-за неудач и надежду на успех в будущей жизни. Какими бы ни были его размеры и значительность, у него всегда есть образ и душа. Что ж, можно, конечно, окинуть город невнимательным взором из окна проезжающего вдаль автобуса и сделать какие-нибудь быстрые выводы. Улицы, например, узкие, а дома невысоки. Впрочем, даже родившись здесь, можно смотреть на город тем же «автобусным» взором. И это уже совсем плохо. Это говорит о том, что человек близорук и невнимателен к жизни вокруг него. Председатель исполкома города Кагула Николай Игнатьевич Цуркан жил в раннем детстве вдали от этих мест, в селе под Котовском. Родители его занимались хлебопашеством. Он же только начинал проходить в школе основы всех наук. Но началась война. И вместо арифметики и письма обучился он древнему пастушескому ремеслу. Мимо села стремились на фронт составы. Фашистские офицеры не из щедрости, а как презрительную подачку швыряли мальчишкам сигареты. Когда не было сигарет, мальчишки рубили махру. Дым терзал легкие и глушил голод, от которого опухали руки и ноги. ИЗ ОБРАЩЕНИЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ В. И. ЛЕНИНА К НАСЕЛЕНИЮ «... Вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмете все дела государства в свои руки. Ваши Советы отныне органы государственной власти, полномочные, решающие органы...» Пятьдесят лет назад было написано это обращение. Благородная идея народного самоуправления, выраженная в первых декретах нашего государства и ленинских высказываниях, прошла сквозь многие испытания, получила закал, крепость, еще более высокий и конкретный смысл. И когда в дни великого празднества торжественные демонстрации пройдут по улицам больших и малых городов, сел и деревень, мы с особым значением еще раз вспомним об одном из самых главных завоеваний Революции - о власти Советов! «Народовластие в нашей стране, - говорится в Тезисах ЦК КПСС «50 лет Великой Октябрьской социалистической революции», - находит свое выражение прежде всего в Советах - органах народного представительства, сочетающих в себе черты государственных и общественных организаций». Он пережил войну... Учился. Поступил в Кишиневский автодорожный техникум. В 51-м отправился в Кагул работать на автобазе. Тогда он еще не понимал, чем станет для него этот город, показавшийся после Кишинева большой деревней с одной лишь мощеной улицей. Он еще не предвидел, что скажет по прошествии лет:

- Хоть я и уроженец других мест, но считаю Кагул родным. Он работал на автобазе и умел понять тонкости профессии шофера, привыкшего к движению, дорогам, долгому одиночеству за баранкой. Был злектрокарбюраторщиком, мастером, завгаром, главным инженером и, наконец, директором. Судьба, покойно удерживаясь в берегах хорошо знакомого дела, развивалась с ровной неспешностью и простотой. И вдруг - перемена, причем настолько веская, что ее трудно было принять без некоторой растерянности: в шестьдесят третьем году его избирают председателем исполкома Кагула. Кагул - это город республиканского подчинения Молдавской ССР. Живет в нем двадцать три тысячи человек. До Кишинева с местного аэродрома самолет «ЛИ-2» летит сорок минут. А маршрутный автобус идет без малого семь часов Железная дорога сюда пока не подходит. В Кагуле имеются: кирпичный завод, маслосыр-завод, пивоваренный завод, комбинат бытового обслуживания, строительные и дорожные управления. Теперь сооружается и большой консервный завод - он станет выпускать одиннадцать миллионов банок продукции. Есть тут еще педагогическое и медицинское училище, профессионально-техническое училище, готовящее строителей, гидромелиоративный совхоз-техникум имени В. И. Ленина. Город стоит в плавнях Прута. Их терпеливо осушают. Климат здесь так доброжелателен, что помогает томатам и винограду созревать на неделю раньше, чем в других районах. Что еще? Есть Дом культуры, кинотеатр имени Сергея Лазо, историко-краеведческий музей. Картина города, на который Цуркан смотрел прежде с привычной полувнимательностью занятого человека, была отдалена от него. Он относился к Кагулу просто как к месту работы и жизни, он замечал лишь необходимые для него частности, а к общему был равнодушен. Отныне, словно благодаря некой яркой и сильной оптике, Кагул стал быстро приближаться к нему, и по мере приближения он узнавал такие его свойства или изъяны, о каких никогда прежде не задумывался. Человеку достался в наследство город, он выбран председателем Совета. Конечно же, не только зеленые дали, заводы и парни доверены ему народом. Ему доверено нечто значительно большее. У него сотни дел и в обрез свободного времени. Он обязан заботиться о внешности города, о его спокойствии и благополучии, о его взрослых и детях. Все это очень важно, в этом суть его работы. Однако мысли председателя должны быть не только о быстротекущем дне. Он обязан размышлять о чем-то значительно большем. О чем же? Советы, возможность народовластия - это ли не одно из самых славных завоеваний революции? И человек, ставший наследником многих людей, положивших жизни свои за это завоевание, должен непрестанно помнить об этом. Тогда для него не будет малых дел, все дела будут государственно важны. Тогда для него не будет просто города, а будет живой организм, которым нужно управлять чутко, умело, с нежностью и добротой. В первые же дни Цуркан увидел, что придется перестраивать свое существование и образ мыслей по вполне определенной формуле, выраженной кратко: «РАНЬШЕ - ТЕПЕРЬ». Раньше ему доводилось обращаться к своим шоферам с откровенной, товарищеской грубоватостью: «Эх, братцы! Ну, какого такого лешего?..» - и так далее и тому подобное. Отныне такие вольности стали запретными. С учителями, медиками, архитекторами, экономистами, юристами надо было говорить иначе. Любое неверное ударение в слове, лихой оборот речи или явное незнание дела могли вызвать очень нежелательную усмешку. Раньше он знал: на такой-то улице машины вечно буксуют и вязнут в грязи. Теперь именно с него спрашивали порядок и чистоту. Раньше он, директор автобазы, только сокрушался, размышляя над «утечкой кадров». Теперь он обязан был представить себе и другим все причины такого явления, чтобы город не опустел без молодежи. Почему уезжает молодежь? Нет крупных строек, нет железной дороги, а без нее Кагул прозябает как захолустье... Еще на автобазе Цуркан был секретарем комсомольской организации. Он отлично знал силу молодых рук и решимость молодых характеров. Однако он знал и другое. В молодости есть особая тяга к перемене мест, и кажется, что за двести километров жизнь куда прекраснее, чем дома. А что мог он, недавно избранный хозяин города, предложить своей молодежи? Дом культуры, который так мал, что не было никакого резона приезжать туда приличным артистам? Или провинциальные улицы для бесцельного шатания с транзисторами в руках? Как удержать молодежь? Надо дать ей настоящую работу и преобразить город, сделать его предназначенным для хорошей, по-настоящему интересной жизни. Но Цуркан отлично представлял себе всю бестолковость и даже опасность стремления к немедленным и эффектным преобразованиям. Фантастичность планов была бы еще вреднее, чем бездействие. Дали же им как-то семь миллионов на строительство. Деньги эти разместить не сумели, и вышла очень серьезная неприятность. А почему не сумели? Потому что некому было строить. Своих специалистов почти не было. Ехать в Кагул мало кто хотел. Чем уж особенно мог он привлечь, если и расселить приезжих здесь было негде? Предлагались, правда, вагончики и палатки. Однако не у каждого доставало энтузиазма и выносливости для романтического, но малоудобного быта. Так образовался замкнутый круг: строительство - рабочая сила - жилье. Необходимо было вырваться из этого круга. Открыли училище, готовили и выпускали строителей. Поставили два дома - на сорок восемь и пятьдесят шесть квартир. Жителям больших городов смешными покажутся незначительные эти цифры. А для Кагула в них было не меньше достижений и радости, чем, скажем, в Юго Западе - для москвичей. Умелых рабочих людей стало недоставать еще сильнее. Пора было всерьез браться за то, чтобы молодежь не только не покидала город, а, наоборот, прибывала бы сюда из других мест. Иначе ничего путного не выйдет: без молодежи нет города. Наконец-то сначала в Кишиневе, а потом и в Москве положительно решили вопрос о железной дороге. Ее подведут в конце пятилетки. Победа! Можно было уже безо всяких оговорок начинать строительство консервного комбината. А это, в свою очередь, значило, что город получал реальную экономическую поддержку. А это, как по цепочке, влекло за собой возможность всерьез заняться приведением Кагула в порядок. Цуркан берет отпуск и отправляется путешествовать. Ему любопытно и важно узнать, как живут те большие города, где внимание к культуре уличного быта давно сделалось привычкой и традицией. На первый взгляд его привлекают мелочи. В Риге он интересуется цветоводством. В Таллине расспрашивает, по какому принципу устроены домовые комитеты. Из Одессы привозит в блокноте неумелые зарисовки пластиковых павильончиков, где пассажиры могут дожидаться автобуса. А в то время, между прочим, по Кагулу уныло ходили всего два автобуса. Пустые автобусы. Никто не садился в них. Водители, томясь, бесплатно катали детей. Что же, Цуркан был склонен к некоторому прожектерству? Вовсе нет. Трезвость и реализм не изменяли ему. Просто он видел, что народа в городе становится все больше и больше. Скоро вместо двух пойдут уже восемь автобусов, да и тех не будет хватать. За благоустройство Цуркан сражался не как одинокий рыцарь. С самого начала ему было ясно, что какие бы сверхстарания ни прилагали и депутаты и он - в одиночку они почти бессильны. Бессильны без заинтересованности и помощи всех предприятий Кагула. Однако приказывать им горсовет, естественно, не имел права. Он мог лишь просить, обращаясь к сознательности и чувству общественного долга. Просьбы горсовета были невелики. Поставить в парке скамейки. Снести полуразвалившийся дом, мешавший движению. Очистить улицу от грязи. Посадить несколько деревьев. Соорудить металлическую горку для катания детей... Но даже к этому поначалу отношение было довольно легкомысленное. Смеялись: вот, мол, затеял Цуркан революцию за наш счет, а нам благотворительностью заниматься некогда. Я слушал выступление Цуркана на сессии городского Совета. Едва ли не каждый второй депутат был старше его лет на пятнадцать - двадцать. Однако Цуркан держался хорошо, уверенно и спокойно. Говорил точно, толково. Речь его была суховатой и сдержанной. И я понял, что никто в зале и не хотел от него иного. Им вполне хватало убедительности и фактов, цифр и процентов. Деловитости, решимости и мудрости требует общество от человека, которому оно доверяет судьбу города. Дважды в неделю Цуркан принимает посетителей по разнообразным вопросам, советуется с директорами заводов и школ, ездит в Кишинев, чтобы «выбивать» деньги на строительство. Все это, так сказать, естественно-практическая часть его деятельности. Но если бы он забыл при этом о философском, нравственном смысле своей работы, он был бы просто посредственным руководителем, несмотря на все усердие. Город - это ведь не просто скопление людей, домов и путаница улиц. Чтобы постигнуть это, требуется еще и какое-то новое зрение, более проникновенное и острое, чем прежде. И уже не хватает тебе прежнего опыта и знаний. Всего этого, оказывается, мало. Даже характер и привычки должны перемениться, как переменилась твоя судьба. А она меняется тоже не абстрактно, а вместе с судьбами людей, для которых ты рука благородной и справедливой власти. В пятницу, перед приемом посетителей, я спросил Николая Игнатьевича, какие, по его мнению, качества должны отличать председателя.

- Он не должен быть нервным.

- А еще?

- Никогда не давать обещаний, если хотя бы чуть сомневаешься, что сможешь удовлетворить просьбу. Пусть лучше человек уйдет от тебя в обиженном состоянии, но скажи ему правду. Пять часов провел я в кабинете, сидел на диване, слушал, смотрел на людей, приходящих к Цуркану. Вечером, когда все кончилось, он припоминал для меня и другие случаи из своей трехлетней деятельности... Оказывается, даже по тому, как посетитель открывает дверь в кабинет, робко или стремительно, по интонациям, с какими он поздоровается, опытный человек уже может сделать выводы для дальнейшего разговора.... Входит старуха. Крошечное ее личико выглядывает из черного платка, словно наивный портретик из рамки. Она трудно и мелко переставляет ноги, опирается на палку. В голубых, слезных глазах покорное удивление перед собственной беспомощной старостью. Цуркан встает, устраивает ее на стуле. Она долго-долго достает свои бумаги, укутанные и перевязанные, точно младенец. Она - одинокая старуха со слабым зрением. Просит прописать к ней дальнюю родственницу, потому что иначе некому за ней ухаживать. А ведь воду наносить надо, начинает она перечислять, дров нарубить тоже надо, печь протопить, бельишко постирать...

- Допустим, пропишем ее к вам, - осторожно перебивает Цуркан, - а она потом на новую площадь претензии заявит. А, бабушка?

- И не заявит и не заявит! - вскидывается старуха. - Уж ты поверь моему одиночеству! Что мне осталось, сынок? Пусть хоть родная руна глаза мне закроет. Цуркан думает. Может быть, эта родственница хитра, и несложен расчет ее воспользоваться старухиной слабостью. Но, может, она, наоборот, бескорыстна и сострадательна. Как легко ошибиться! Цуркан думает и глядит на старуху. Решившись, подписывает.

- Только пусть она сама ко мне придет, - говорит он сердито. - Слышишь?

- Придет, сынок, придет. Обещаю тебе. Она действительно приходит. Но ведь так легко ошибиться.... В дверях женщина с ребенком. Он еще очень мал и далек от забот, обуревающих взрослых; он только слабо и сыто попискивает в теплой глубине своего «конверта». А у молодой матери вид воинственный и неумолимый.

- Я в смысле яслей, Николай Игнатьевич.

- Знаю.

- А какое ваше решение?

- Нет, пока еще ничем не можем вам посодействовать, - со всей возможной мягкостью отвечает Цуркан, - вам же известно наше положение.

- А мое положение кому известно?! - горестно восклицает она. - Отец на работе, я на работе. А дите, между прочим, малое, несамостоятельное. Оно еще себя обслужить не умеет. Нравится вам такое положение?

- Не нравится, - вздыхает Цуркан.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.