- Рамка хороша - багет, сюжетик так себе, а политики маловато. - Но тут же обнадежил: - Дело поправимое, не впервой!
Дядя Саша действительно не раз выручал нас. Его каллиграфический почерк и поразительный дар хлесткого карикатуриста создали завидную славу озорному сатирическому листку «На железке». Никто лучше Плотникова не мог оформить и лозунги - транспаранты в дни праздничных демонстраций. Словом, вопрос уладился, но опасность возникла с другой стороны.
Речная нефтебаза, выждав, пока заброшенный барак засверкал убранством, коварно предъявила на него хозяйские права. Только суровое вмешательство Капралова предотвратило агрессию.
И все же над нами нависла туча. И как ни странно, по вине безобиднейшего дяди Саши.
С минуты на минуту ожидая Михаила Ивановича Калинина, мы внезапно увидели какую - то рогожку, красовавшуюся над входом в наш «комсомольский клуб», как отныне официально именовался барак, отвоеванный у нефтебазы. Все всполошились: «Что, откуда, зачем?» Плотников, с трудом скрывая волнение, самоотверженно оборонял подступы к рогоже.
- Не трогайте! - кричал он. - Такой порядок, раньше времени открывать нельзя. Товарищ Калинин подойдет - и пожалуйста. Не трогайте! Уважьте меня как художника и поэта. Две ночи не пожалел в честь дорогого гостя. Сюрприз!...
- Какой такой сюрприз? - озлобился Овчинников, берясь за стремянку, - Подсунешь еще контрреволюцию как беспартийный.
- Сюрприз, понимаете? - метался дядя Саша.
- Ладно, не серчай. Понравится твой этот, как его... сюрприз, что ли, в комсомол запишем, - смягчился отходчивый молотобоец. - А ну, хлопцы, придержите меня.
Энергичным рывком стянув рогожку, Овчинников так и застыл на стремянке. Окаменели и мы. На головановской картине вместо разбойников в гондоле восседал сам Михаил Иванович Калинин с высоко поднятым веслом, украшенным великолепной надписью:
К свету и знанию.
В дом ожиданию!
Но Калинин заглянул не к нам, а как раз на вокзальный агитпункт, чего так опасался Стрешнев. Увидев там скопление всяческого люда: раненых красноармейцев, крестьян из дальних сел, уральских рабочих, торопившихся добраться до родных мест, освобожденных от белых, - Михаил Иванович без всякой торжественной процедуры вступил с народом в долгую и сердечную беседу.
Грозный начальник политотдела Московско - Казанской железной дороги Розалия Самойловна Землячка нагрянула к нам внезапно. Маленькая и проворная, в пенсне, с желтыми пятнами на усталом, изборожденном морщинками лице, плотно сжав бескровные губы, она энергичным рывком толкнула дверь и очутилась в донельзя прокуренной комнатушке. Шло заседание комсомольского актива участка.
- Форточку! - скомандовала Землячка, сердито глядя поверх наших стриженых голов. В городе свирепствовал сыпняк, и железнодорожный врач безжалостно расправился с мальчишескими прическами.
Все до того остолбенели от появления странной женщины в синеньком беретике, кожаной куртке и солдатских сапогах, что никто не сдвинулся с места. А когда опомнились, клубы морозного воздуха буйно врывались в широко распахнутое окно, сбивая к потолку плотные табачные облака.
- Настоящий революционер редко когда курит и, ручаюсь головой, никогда, слышите, абсолютно никогда не пьянствует, - сказала Землячка, повышая голос от слова к слову. - Ильич, во всяком случае. Маркс... Бебель... Лафарг... Уберите: он совсем не такой! - почти выкрикнула она, круто поворачиваясь к самодельному ленинскому портрету, изготовленному дядей Сашей. И без всякого перехода напустилась на нас, размахивая сухонькой рукой: - Пьянствуете? Молчите? Стыдно стало или трусите?
Овчинников первым решился заговорить.
- Всего бояться - страху не напасешься, - рассудительно начал он, исподлобья рассматривая Землячку. - Комсомольцы, конечно, - люди как люди, но поаккуратней. А за других что сказать? Деревенских у нас много, а с них какой спрос?... Один к одному эти деревенские. Кого из них ни возьми, из деревенских, то есть...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Письмо Альберта Вильямса, боевого Джона Рида