Зной

Митька сел на пол, привалился к стенке вагона и обхватил колени руками.

Ребята забились в углы и молчали. Иногда всхлипывал Матюшка, да время от времени хрустел песок под ногами часового, ходившего около вагона.

Митька вытащил замызганный листок бумаги и огрызок карандаша, размел на полу сор и прилег.

- Кому вздумал писать? - негромко спросил из своего угла Пашка...

- Матери да ребятам.

- Ну, пиши.

«Мама, пишу тебе с Украины. Убежал сюда против Махна. Попрощаться не пришлось. А теперь и совсем не встретимся: заразился сапом. Жить осталось сутки. Ты не горюй: такое уж теперь время. Не мы, так другие завоюют новую жизнь. Не сердись. Дмитрий».

Вспомнилось изможденное лицо матери - прохоровской ткачихи, ее жесткие ласковые руки, красная косынка... И сразу захотелось увидеть ее, ощутить запах дешевого мыла, идущий от старенького ситцевого платья, услышать голос. В глазах затрепетали слезы. Через их горячую пленку Митька увидел, как зашатались и запрыгали буквы. Он сердито кашлянул, воровато оглянулся, незаметно вытер глаза и стал писать второе письмо:

«Товарищи, нам не пришлось бороться за Советскую власть, но вас мы призываем защищать ее от всех врагов и в первую очередь от Махна. Если придется, не оставьте мать. Да здравствует мировая революция!

Д. Симонов».

Недалеко от лица в полу вагона сквозила щель. Митька стукнул в стенку.

- Часовой!

За дверью скрипнул лесок.

- Чего?

- Вот тут я а щель два письма суну. Отправь если что... Матери да друзьям.

- Кидай, - не сразу ответил часовой. Две записки скользнули в щель.

Митька снова отполз к стенке. Пашка подошел к ведру, присел и, припав к его краю, стал жадно тянуть воду. Потом опять ушел в угол и лег.

За стенами вагона, наверно, наступали сумерки. Темнота понемногу закрыла углы. Фигуры ребят расплылись. Изредка кто - нибудь шевелился, и тогда нехотя поскрипывал пол. Духота становилась все гуще и тяжелей.

Митька опустил голову между колен и зубами вцепился в кожаную нашивку на галифе. Мотал головой, судорожно глотая подступавшие к горлу рыдания. Нельзя плакать, нельзя, Митька Симонов, доброволец, боец московского рабочего отряда, боец Красной Армии! Нельзя!

Когда он поднял голову, четырехугольник люка уже затягивали серовато - синие краски. Далеко - далеко в нем вспыхнула искорка. Потом она замерцала спокойным зеленоватым светом. Звезда! Митька, не отрываясь, смотрел на эту светлую далекую точку. Она дрожала, как росяная капля, упавшая на невидимые ворсинки бархата.