Зной

Он хмуро тряхнул чубом.

- Эх, вы, вояки! Она, милые, не игрушка, эта самая война. В родного брата стрельнешь, ежели надо будет.

Митька шел в середине, смотря под ноги. Жары он не замечал. Во время купания в ухо лопало немного воды, и теперь она переливалась там, вызывая ощущение глухоты. А в другом ухе стоял тонкий жужжащий звон. Кто-то что-то говорил, лошади шлепали копытами по плотной горячей пыли, кто-то, кажется, плакал, но все это сливалось в однообразное заунывное гудение. В голове то тяжко шумело, то вдруг жестоко и беспощадно проступала мысль: «Сап, неизлечимая болезнь... Что же будет?..»

В легкие вцепится удушливый кашель, отвратительными язвами покроется кожа... И он, живой Митька, ощутит в затылке мгновенную острую боль от толчка пули и свалится на пол. А потом его потянут баграми в темную яму, как мешок костей и мяса, отравленных сапным ядом.

Нет, не такую смерть собирался он встретить тут. Одно дело - упасть от махновскбй пули в горячке боя, когда ненависть не даст даже понять, что это пришла смерть; знать, что потом тебя опустят в могилу, когда по душистой зеленой степи будет гулять теплый ветер и трепать боевое знамя, опущенное над твоим бледным неподвижным лицом, - это не страшно. А вот ждать смерти от пули из красноармейского нагана, когда не может быть ненависти и безумия борьбы, а только один цепенящий страх, - нет, это хуже всего!

- Сто-ой! - пропел смуглый с седла. - Максим, поглядывай. Смотри, хлопцы, не шут - ковать: кто драпу вздумает дать - на месте ляжет. Эй!

Из ворот выглянул красноармеец.

- Кликни доктора, - строго сказал ему смуглый. - Сапных ведем.

Красноармеец исчез.

Через несколько минут в воротах появилась белая фигура. Врач был тучен и невысок. Припухшие глаза из - за стекол больших очков взволнованно остановились на понурой кучке ребят. Заметив жалкую, испуганную рожицу Матюшки, он укоризненно покачал головой.

- Все купались?

Никто из ребят не отозвался.

- Все! - ответил за них смуглый. - У самой реки поймали. От той самой ивы пониже с полверсты. На яр лезут, а волосья мокрые.

- Эх, воробьи, воробьи! - тоскливо сказал врач. - Ну, что же, веди в карантин.

Красноармеец у ворот щелкнул затвором:

- Проходи сюда все. Держись вон на ту дверь.

Жалкой цепочкой ребята потянулись к дощатому сараю. Перед входом им стало так страшно, что все разом остановились. Там, за дверью, было темно и тихо. А здесь, во дворе, неистово грело солнце. Пашка скрипнул зубами:

- Ну, чего стали? Идем, братва! Конец так конец.

И он перешагнул порог. За ним молча вошли остальные. Но Матюшка не выдержал: у него затряслись губы, отвис подбородок, и он дико и тонко заплакал, схватившись за косяк двери.

- Ну - ну, иди, сынок, не плачь, - ласково сказал красноармеец. - ведь карантин это. Выдержку вам делают. Покуда признаков нет, бояться не полагается.