Мое детство оборвалось неожиданно, когда мне едва исполнилось четырнадцать лет. В июне 1941 года во время школьных каникул я поехал из Москвы в Киев к родственникам. Там застала меня война, и я оказался на территории, временно оккупированной гитлеровцами. Фашисты угнали меня в Германию, в Рурскую область, в город Эссен.

В марте 1944 года за участие в подпольной организации движения Сопротивления и поджог полицейского барака я был арестован гестапо. Потом - тюрьма и как последний этап для политзаключенных - концлагерь Бухенвальд. И сейчас не могу понять, каким образом остался жив. Нашу колонну смертников фашисты уже вели на расстрел, когда неожиданно появились танки наступающих армий. Это было в самом конце войны с Германией. Все последующие годы я не думал, вернее, старался не вспоминать о своем страшном прошлом.

Но вот однажды, будучи уже в Москве, я попал на выставку подарков нашему народу, партии, правительству. Помню, осмотрел уже почти все и вдруг оказался в скромном Бельгийском зале. У первой же витрины я остановился, пораженный. Что это? Под зеркальным стеклом - кусок полосатой тряпки, на ней белая нашивка с шестизначным номером. Рядом фотография двух молодых людей в траурной рамке, альбом зарисовок. На рисунке, выполненном тушью, очень знакомое мне лицо. Я сразу вспомнил этого человека, вспомнил и многое другое, что было связано с жизнью в Бухенвальде. Перед глазами возникали лица погибших товарищей, я слышал их прощальные слова, явственно видел венчик пламени над трубой крематория в фашистском лагере смерти.

Когда я немного пришел в себя, то заметил на витрине еще один предмет. Это была табакерка - простая коробочка из букового дерева. От времени она рассохлась, покоробилась. Никакой подписи под этим экспонатом не было. Но табакерка показалась мне очень знакомой. Неужели это сделанная мною вещь? Нет, это невозможно. Я попросил у сотрудницы музея разрешения осмотреть табакерку. Женщина пообещала мне достать ее вечером, после закрытия музея.

На другой день с самого утра я был в музее. Не успел поздороваться с дежурной, как она сама, не дожидаясь вопроса, сказала: «Мы вчера осмотрели табакерку. На внутренней стороне ее крышки есть монограмма».

Да, ошибки не было: эту табакерку сделал я много лет назад в Бухенвальде. А сейчас ее как самую дорогую вещь бельгийский коммунист прислал в Советский Союз, в подарок нашему народу. Значит, ты, далекий друг, не забыл те страшные дни, и память о нашей совместной борьбе против фашизма свята для тебя. Чувство невыразимой гордости за своих товарищей: бельгийцев, русских, немцев, французов, поляков, - с которыми я делил все тяготы жизни в фашистской неволе, охватило меня. Именно в тот миг я отчетливо понял, что никогда не забуду всего, что было. Я обязан сам все помнить и рассказать другим, чтобы этот кошмарный сон больше не повторился.

Здесь я попытался описать то, что мне пришлось увидеть и пережить в концлагере Бухенвальд.

По этапу

Арестантский вагон разделен коридором. С обеих сторон его расположены узкие купе - камеры. Они даже довольно комфортабельны: скамейка, где можно сидеть вдвоем, упираясь коленями в противоположную стенку, и столик под окном, закрытым железным козырьком. Да, вдвоем здесь терпимо, но нас в эту клетушку запихнули пятерых. Двое сидят, двое стоят, а я устроился на столике, как на насесте. Держусь обеими руками за козырек окна и все - таки при каждом толчке падаю на товарищей. Сонное бормотание разбуженных мною людей, и меня снова водворяют на насест. Это повторяется много раз. Скоро подойдет и моя очередь попытаться заснуть, сидя на лавочке.

Но поспать мне так и не удается. После очередного толчка вагон, замедлив ход, останавливается. Коридор наполняется шумом. Открывают и нашу камеру. Проходим на площадку, лязгают наручники, и мы спускаемся на перрон.

Это город Кассель. Стрелки вокзальных часов показывают полночь. Полицейские подводят заключенных к арестантским машинам. Меня и Петю, самых маленьких ростом, ставят в сторонку, и мы дожидаемся, пока разместят остальных. Сажают в машину не сзади, а через кабину водителя. Наконец посадили всех, и дверь в кузов заперли. Неужели о нас забыли? Ничего подобного, вот и наша очередь. В широкой кабине водителя два металлических ящика. Петю запихивают в один, во второй сажают меня. Мой ящик низкий, и сидеть приходится, плотно прижав голову к коленям.

Заурчав, машина тронулась с места. Куда нас везли, я, конечно, не мог видеть, но чувствовал, что автомобиль последнюю половину пути старательно карабкался в гору. Из машины нас высадили в туннеле, закрытом спереди и сзади массивными металлическими решетками. Через узенький боковой коридорчик провели во двор. На фоне чистого звездного неба четко проступали высокие зубчатые стены и башни старинного замка. Петя тронул меня за плечо. Я обернулся. Посредине крепостного двора стояло многоэтажное здание. Несколько корпусов расходилось в разные стороны в виде огромной звезды.

Когда мы оказались внутри здания, перед нами неожиданно выросли фигуры в светло - зеленой форме. Бесшумно скользя в своих войлочных тапочках, тюремщики развели нас по камерам. Массивная герметическая дверь сразу оборвала шум шагов. В камере, в этом каменном мешке, царила гробовая тишина, ни одного звука не доносилось до нас сквозь толстые стены и полы, покрытые линолеумом. Из нашей группы в камеру посадили пятерых. При тусклом свете лампочки, находившейся в стене над дверью, мы увидели, что на узких нарах, расположенных вдоль стены, уже лежат двое заключенных. Мы улеглись поперек камеры на полу.

Я проснулся от громкого стона. Окно с массивной железной решеткой было закрыто металлическим козырьком, но вверху в небольшом зазоре виднелся клочок серого неба. Наступал новый день. Вскоре я понял, кто стонал. Один из лежавших на нарах во сне попытался пошевелиться, и малейшее его движение вызывало мучительную боль у соседа. Я встал, думая помочь товарищу. Но тут же увидел, что левая рука заключенного, который лежал на краю нар в тельняшке, залитой кровью, скована наручником с правой перебитой рукой другого узника. С такой системой наручников я уже встречался и знал, что бесполезно пытаться разжать или хотя бы немного ослабить капкан.

Товарищ в тельняшке тоже проснулся. Все его попытки успокоить соседа были тщетны. Тот метался в бреду и ничего не слышал. Я подложил ему под голову свой пиджак. Наконец он совсем обессилел и затих.

- Эти гады топтали его сапогами, - сказал мне лежавший с краю и вдруг умолк, заметив, что сосед с трудом открыл глаза.

Говорят, перед смертью наступает момент, когда человеческий мозг работает с особенной ясностью: последняя яркая вспышка перед наступающим мраком. Заключенный пришел в себя, обвел глазами камеру и остановил взгляд на узкой полоске света, падавшей из окна. Он, видно, понимал, что ему уже не увидеть солнца, которое скоро взойдет. Но оно должно взойти. Оно будет светить и там, на далекой и всегда близкой Родине. Он взглянул на товарища, попытался улыбнуться ему распухшими губами и, собрав остатки сил, приподнял голову.

- Коля... Родной... Не надо... Все будет хоро... - эти слова вырвались из его груди вместе с кровавой пеной. Он умолк... Полоска неба в окне медленно окрашивалась в розоватый цвет. Солнце все - таки вставало...

Только на второй день фашисты убрали мертвое тело товарища.

Через несколько недель всех нас отправили дальше по этапу, в Веймар. Там мы задержались недолго. Вместе с пополнением нас усадили однажды в машины и повезли.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.