Вернулись мы в лагерь только к вечерней поверке, а на следующее утро, наскоро выпив коричневой бурды, громко именуемой кофе, вновь построились, ожидая отправления на работу. В это время за проволоку нашего блока вошел незнакомый эсэсовец. На носу его блестело золотое пенсне, и весь он был какой - то скользкий, прилизанный. Эсэсовец отобрал из нашей команды десяток человек, наиболее молодых. В их число попали и мы с Петей.

Нас повели на работу отдельно. Мы проследовали через эсэсовский городок и вышли за ограду, где перед нами открылся огромный, развороченный бомбами пустырь. Трудно было представить, что только вчера тут высились цехи большого завода.

Но все это померкло перед другой картиной, свидетелями которой мы стали: к нам приближался в окружении эсэсовских чинов не кто иной, как сам комендант лагеря. Комендант хныкал. Да, хныкал, потому что плакать по - человечески он, очевидно, не умел. Этот палач, изощренный садист, который подчинялся лично Гиммлеру, размазывал платочком слезы по своим пухлым щекам. Окружавшие его эсэсовцы всячески старались выразить ему свое сочувствие.

Мы совсем обомлели, когда услышали от коменданта обращенные к нам слова: «милые», «голубчики», «ребятушки», - произнесенные самым елейным голоском. Мы недоумевали. Но вскоре все выяснилось. Накануне, во время бомбежки, комендант был в Берлине, а семья его оставалась здесь. Когда началась тревога, все родственники коменданта укрылись в бомбоубежище, построенном в виде большой железобетонной трубы, уходившей в глубь холма. Кроме семьи коменданта, там находились семьи других эсэсовских тузов. В убежище не пустили только служанку, принесшую детей хозяев. Ее вытолкнула наружу жена коменданта. Девушка в страхе убежала в лес. И сейчас она робко рассказывала обо всем случившемся. Большая бомба попала в броневую плиту и, прошив ее насквозь, взорвалась внутри трубы.

... Комендант, угостив нас сигаретами, попросил аккуратно и не спеша разобрать обломки его дома, чтоб найти фотографии и вещи. Мы, конечно, не возражали и со скорбными минами принялись ковыряться в груде мусора. Первое время комендант дожидался, пока мы что - либо выроем и принесем ему. Каждую вещь он церемонно прикладывал к губам, прижимал к груди и опять начинал хныкать.

Вскоре комендант ушел. Осталось только несколько эсэсовцев, охранявших нас. Солнце сильно припекало, и эсэсовцы, спасаясь от жары и пыли, устроились невдалеке под деревьями. Все найденные вещи мы складывали около них в кучу. Работа была нетрудная, но, сказать по совести, мы испытывали некоторое разочарование. Ведь вчера, когда разбирали эсэсовские казармы, нам очень часто попадалось съестное, а тут ничего подобного не было.

Солнце клонилось к горизонту, когда мы с Петей заметили щель, за которой оказался какой - то провал. Убедившись, что никто из эсэсовцев не следит за нами, я, держась на руках, спустился в дыру. Ноги не доставали до пола. Я попытался подтянуться обратно, но сорвался. Руки скользнули по прохладному кафелю стены, под ногами зазвенело стекло. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что нахожусь в кладовой. Вокруг вдоль стен тянулись полки, заставленные стеклянными банками. Тут было и варенье, и какой - то густой жир, и маринованные овощи, и много всякой всячины. От такого богатства у меня разбежались глаза. Я начал пировать. Вскоре набил себе живот до предела, но ощущение голода не проходило. В углу кладовой я обнаружил ящик. Оторвал верхние доски и увидел ровные ряды упакованных в соломенные футлярчики бутылок. На красивых этикетках удалось разобрать надпись: «Ямайский ром». Недолго раздумывая, я привязал к каждой ноге пониже колена по две бутылки. Штаны достались мне очень большие, и раньше я просто подворачивал их, а теперь распустил во всю длину и подвязал внизу веревочками. Получилось какое - то подобие запорожских шаровар. Я выбрал также несколько кусков шпига и мяса и разложил их по карманам, а один пласт сала потоньше привязал на спине под тужуркой.

До окончания работы надо было успеть побывать в подвале и остальным членам нашей команды, поэтому я не стал задерживаться дольше и, подставив ящик под щель, не без труда выбрался наружу.

После меня полез Петька, а я стал наблюдать. Обломки стен закрывали нас от глаз эсэсовцев.

Так все наши товарищи по одному побывали в подвале.

Вскоре прозвучала команда строиться. Путь до ворот лагеря показался мне бесконечным. Я шел, сильно расставив ноги, чтобы не задеть одной бутылкой о другую. Когда наша команда, сняв шапки, проходила ворота, дежурный офицер, равнодушно посмотрев на нас и проверив по счету, пропустил команду. Теперь можно было спокойно вздохнуть и вместе с остальными товарищами посмеяться над минувшими страхами.

Хорошее, большое чувство распирало грудь. Ведь мы могли сегодня отблагодарить товарищей за их внимание к нам, хотя мы понимали, что кусок хлеба, отрезанный от своего голодного пайка, был в тысячу раз дороже, чем наше сало. Придя на блок и увидев Владека, мы рассказали ему обо всем и предложили часть того, что принесли. Владек обиделся; мне показалось, что это предложение даже оскорбило его. «У нас, в Бухенвальде, - сказал он, - существуют свои никем не писанные законы. То, что кому - нибудь удалось достать, принадлежит всем. Один за всех, и все за одного. Только так мы сможем выжить».

В комнате, где происходил разговор, собралось много народу. Заключенные без колебаний выворачивали свои карманы и складывали добычу на стол. С общего согласия половину принесенной еды и четыре бутылки рома завернули в мою куртку и поручили нам с Петькой отправить в соседний блок.

Мы торжественно вышли во двор, сопровождаемые всем населением нашего блока. Криками и свистом вызвали соседей. Через минуту к нам со второго этажа спустили веревку, связанную из ремешков, шнурков и всего, что было под руками. Получив посылку, соседи каждый по - своему и на своем родном языке благодарили нас. Когда курточку сбросили обратно, мы нашли в ней маленький пакетик с табаком. Это богатство было собрано нашими товарищами из соседнего блока по крошке, каждый отдал все, что имел. Владек разделил табак между нами. Вышло по одной маленькой самокрутке на десять человек.

Игра со смертью

На следующее утро нас с Петькой, да и всех участников вчерашней экспедиции буквально разрывали на части. Все просили дать знать, когда придет вчерашний прилизанный эсэсовец, чтобы попасть к нему в команду. И вот наконец блеснула золотая оправа пенсне, и во двор блока вошел тот, кого все ждали. Владек еще не успел скомандовать, а мы уже стояли в строю. Эсэсовец усмехнулся и, отобрав двадцать четыре человека, среди которых оказались и мы с Петей, объявил, что с сегодняшнего дня мы считаемся командой по раскопке не - взорвавшихся фугасных бомб. Остатки утреннего веселья как рукой сняло, лица у всех вытянулись.

Нашу команду разделили на группы по четыре человека. Каждая группа должна была разрядить одну бомбу в день.

Шлепая в своих дощечках по дороге к воротам, я и Петя - мы попали в одну четверку с поляком Янеком и незнакомым чехом - пытались убедить друг друга, что гибель от взрыва все - таки значительно лучше, чем смерть от истощения или отправка в экспериментальные блоки.

Пройдя несколько сот метров по направлению к каменоломням, мы встретили фуру, доверху заваленную мертвыми телами в полосатой одежде. По лагерю уже ходили слухи, что во время бомбежки погибло много заключенных, но не хотелось верить этому. Однако теперь мы убедились, что все это правда.

В воздухе усиливался трупный запах. Перед нами была дорога, заваленная обломками породы. Много людей, спасаясь от бомбежки, погибли здесь не от осколков, а от камней, которые плотным слоем засыпали все вокруг. Нам казалось, что камни колеблются. Местами между ними виднелись остатки разорванных тел. Тучи жирных мух гудели в воздухе. Мы невольно остановились и сняли шапки, но резкие окрики эсэсовцев погнали нас дальше.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.