Глава первая

«... Известно мне, что настоящие писатели, прежде чем приступить к повествованию, сообщают читателю все сведения о герое: где родился, кто его родители и т. п. Поскольку действующим лицом в настоящих записках являюсь я сам, значит, надо начать с собственной биографии.

... Один интеллигент, учитель, сидевший вместе со мной в иркутском централе и читавший кое - какие мои тетрадки, заметил мне: «Вы, Федор, слишком многословны, рассуждаете много. Пишите так, чтоб словам было тесно, а мыслям просторно!...» Постараюсь следовать умному совету: ничего лишнего.

Родился в Томске в 1897 году, в семье... Впрочем, какая же это была семья! Отец мои - страшный, с опухшим от водки лицом, кудлатой, спутанной бородой и огромными, как грабли, ручищами - с младенческих лет внушал мне ужас. Завидя его, я бежал прятаться под лестницу. Сидел там, бывало, до тех пор, пока из черной дыры подвала, где мы жили, не начинал греметь его могучий и жуткий храп.

Парнишка я был щуплый, с тонкой шеей, хилыми руками, слабым, как у щенка, голосом. Отец меня не баловал. Вряд ли даже помнил о том, что у него есть сын. Работал он, не разгибая спины, баржи грузил на реке Ушайке. А после каторжного труда пил без меры. Мать я помню смутно. Лежала в постели строгая, плоская, с темным, как у иконы, лицом...

В 1905 году мой отец, Гавриил Иванович Братченко, ударом кулака убил томского полицмейстера, который явился на пристань «усмирять» бунтующих грузчиков. Через неделю отца повесили... Этому я, по глупости своей, даже обрадовался - так темна и беспросветна была моя убогая жизнь. Впрочем, перемена в моей жизни наступила как будто к лучшему.

Взяли меня к себе соседи, тихие, незаметные люди, которых весь двор считал помешанными. И муж и жена были очень богомольны и заставляли меня часами простаивать в церкви, рано пробудив во мне ненависть к религии. Пятнадцати лет от роду я, разозлившись на приемную мать, заставлявшую меня перед сном молиться, заявил, что бога нет, а иконы - просто выкрашенные доски. После этого я замер и стал ждать удара молнии, которая должна была превратить меня в пепел. Но ничего особенного не произошло, если не считать, что через час я очутился на улице с котомкой за плечами...

Мне удалось устроиться учеником столяра на карандашную фабрику. Там работало много ссыльных революционеров. Семнадцати лет я уже был связан с подпольщиками, а в восемнадцать - впервые арестован «за участие в бунте». Жил на чердаке, обедать приходилось не каждый день, платье носил с чужого плеча. Но энергия во мне била ключом. Я мечтал о переделке ненавистного старого мира.

В начале тысяча девятьсот шестнадцатого года попал в «революционный университет», то бишь в тюрьму. Школа была хорошая. Старшие товарищи познакомили меня с марксистской литературой. Я разобрался в обстановке и твердо решил, что путь мой не с меньшевиками, не с анархистами, а с большевиками, с Лениным.

В тюрьме я и писать начал. Пробовал складывать стихи. Соседи по камере расхвалили. Это прибавило мне бодрости. Писал я о «доле тяжелой и мрачной» и о хозяине, что «пьет кровь у покорных и нищих». Писал и о природе и о «нежных чувствах», которых, кстати сказать, никогда на себе не испытывал...

Учитель же посоветовал описать собственную жизнь. «В ней много поучительного! - убеждал он. - Полезнее, во всяком случае, чем виршами увлекаться!» Не знал мой доброжелатель, что вирши помогут мне убежать из тюрьмы.

За перестукивание с соседями перевели меня в одиночку. Камера помещалась в круглой башне. Узкие бойницы - окна совсем не пропускали света. Я бормотал стихи и от скуки пересказывал их надзирателю, флегматичному и добродушному старику, который в награду за пищу духовную изредка совал в смотровое окошко моей камеры махорки на закрутку. Этот же надзиратель во время обхода шепнул начальнику тюрьмы о моих талантах.

Начальник иркутского централа, старый, выживший из ума полковник с багровым, отвислым носом и склеротическими жилками на щеках, славился своей сентиментальностью. Он готов был прослезиться при виде молящегося арестанта. Проникновенно толковал о боге и о любви к ближнему, что не мешало ему, как водится, применять телесные наказания и сажать людей в карцер.

Полковник, моргая припухшими красными веками, попросил меня прочесть что - нибудь. Я прочел.

- Молодец! - одобрил он, пожевав губами. - Совершенствуй себя и впредь, ибо прежде, чем думать о переделке мира, нужно достичь тармонии в собственной душе.

- Осмелюсь обратиться, господин полковник! - сказал я, решив воспользоваться удобным случаем. - Тесно тут очень, а на прогулку выводят редко. Дозвольте для поправки здоровья на работу ходить!

Обычно на работу водили под конвоем арестантов, осужденных на маленькие сроки. Водили группами по пятьдесят - семьдесят человек на строительство тюремной бани, на очистку пустыря. «Политические» и подследственные были лишены этой возможности подышать свежим воздухом. Мне хотелось выйти за мрачные стены тюрьмы, размяться. Кроме того, я таил надежду установить связь с «волей».

- На работу? - прищурился полковник, ощупывая меня цепкими глазками. - Ну что ж, дабы показать, что покорность - лучшее средство для достижения цели, изволь! - И приказал надзирателю: - Завтрашний день сведи его к уголовникам.

Противно и мерзко было слушать рассуждения выжившего из ума царского сатрапа. «Покорность!... Обожди, дай вырваться отсюда, покажу тебе, какой я покорный!» - думалось мне.

И стал я ходить на работу. Порядок был такой. Нас собирали на первом этаже тюрьмы. Начальник конвоя, тощий, унылый прапорщик, гнусавым голосом приказывал:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.