Перевод с украинского В. Беляев, Я. Хелемский

Замечательному украинскому писателю Александру Гаврилюку мало пришлось жить при Советской власти. В 1939 году он, как и Тысячи его братьев и сестер из Западной Украины, был освобожден Советской Армией от гнета панской Польши. А 22 июня 1941 года Александр Гаврилюк вместе со своим боевым другом писателем Степаном Тудором погиб от первой гитлеровской бомбы, сброшенной на город Львов.

Трудной и прекрасной была тридцатилетняя жизнь этого чистого, отзывчивого человека, борца за коммунизм, талантливого писателя. Воспитанник подпольного комсомола, Александр Гаврилюк вступил на творческий путь в ранней юности. Духовным руководителем его был Ярослав Галан, чья отважная судьба известна всем.

Книги Александра Гаврилюка «Избранное», «Песня из Березы», выпущенные издательствами «Советский писатель» и «Молодая гвардия», насквозь биографичны. Читая их, мы чувствуем, что Александр Гаврилюк - это человек одной судьбы с Юлиусом Фучиком, Мусой Джалилем. Его документальная повесть «Береза» является прямой предшественницей «Слова перед казнью» Юлиуса Фучика, с которым Александр Гаврилюк переписывался.

О духовном облике писателя - патриота красноречиво говорит письмо, которое он послал своей сестре в Москву в ноябре 1939 года. Вот выдержки из этого письма:

«Не знаю, как писать тебе теперь: летопись ли целую, повесть ли; в письмо как - то не укладывается все это; даже маленькое, частное на фоне великих, величественных и великолепных исторических событий нельзя рассказать, не лезет как - то в письмо. Ведь последние мои письма - или письма обо мне - были одно другого хуже, несмотря на лейтмотив бодрости, каким я сам себя поддерживал. Панская петля затягивалась окон - чательно, - уже не тюрьма, а Береза и, наконец, обвинение в политическом убийстве - это, кажется, были последние известия от меня тебе. После этого еще не конец: с началом войны меня снова взяли в Березу, и там уже совсем близко пришлось заглянуть смерти в глаза под штыками озверелых полицейских... С 1929 года - 14 судебных процессов и тюремных заключений, 4 раза истязания в охранке, не считая Березы, и с каждым годом все хуже: до конца доходило, до истребления. И вот теперь я пишу тебе письмо - Гражданин Советского Союза - человек с осуществленными самыми великими мечтами».

За каждой строкой этого письма мы чувствуем большую жизнь борца, человека, преданного революции. К сожалению, не все написанное Александром Гаврилюком сохранилось. Пропала рукопись его большого романа «Савка учится революции», не дошли до нас многие его стихи. Где - то в Канаде после разгрома «Товарищества украинцев Канады», предпринятого реакцией в 1940 году, исчезла рукопись автобиографической повести «Шляхи» («Пути»), посланная туда Гаврилюком накануне второй мировой войны.

Молодому поколению мало известна также «Поэма о петле», в которой с потрясающей силой нарисована трагическая судьба женщины в капиталистическом городе.

Предлагаем это произведение вниманию наших читателей.

Эй, паны, откормленные твари, вы, культуры европейской украшенье, сливки общества! Вы ждете развлеченья? Вон газета продается на бульваре.

Сам редактор, ваши вкусы изучая, словно кельнер, изгибается учтиво. Сто сенсаций дал он в номер, - что за чтиво! - дабы вы, читая выпуск, не скучали. Сто сенсаций, чтоб читателю потрафить, как на блюде разложил он, не иначе. Заголовки, как рекламы, так и скачут, бьют в глаза среди скандальных фотографий.

«Вот, прошу, пожар, случившийся в Мадриде. Сплин и скуку это зрелище нарушит. В Дюссельдорфе кто - то вновь девчонок душит. И у нас дела не хуже, посмотрите! Что похлестче предложить бы вам вначале? Вот вам: женщину трамваем задавило, а другая ночью мужа отравила... Коммуниста за листовки расстреляли... Просим, просим, наслаждайтесь все, кто хочет! Завтра новые кошмары приготовим. Ах, как мило это нервы вам щекочет, словно запах испаряющейся крови!»

Был холодный, был плюгавый, грязный вечер. Небо, копотью фабричною покрыто, мутный дождь цедило, как сквозь сито. Город вымок, черной моросью иссечен. Дождь хлестал, густую копоть размывая. Грязь небесную впитала мостовая.

На вокзал пришла я многолюдный. Было там тепло, просторно, сухо... Я пришла на промысел обычный, чтобы хлеб насущный заработать, тело поруганью предавая. На вокзале, в залах светлых и высоких, на виду у всех голодная кружила, чтобы людям ясно было, кто я. Потому - то все за мной следили, ухмыляясь сально, руки потирали, ущипнуть меня в толкучке норовили. Это было так привычно и обычно.

А потом схватил меня за плечи черный страж бесстыдной их морали и под смех господ, под гогот их веселый стал меня выталкивать за двери, под плюгавый дождь, что брызжет грязью. Это было так привычно и обычно. Я увертывалась, выйти не хотела, брызги мутные за ворот попадали. Полицай меня толкнул и отвернулся. Тут ему я кукиш показала. Это было так привычно и обычно. Я стояла под ненастьем на ступеньках, фонари во мгле промозглой расплывались. Я ловила подходящую минуту, чтобы тихо проскользнуть обратно в залы, в сонное тепло, в людскую массу.

Тут - то я приметила внезапно возле самой двери оборванца. На меня испуганно смотрел он, помертвевший и окаменелый, словно что - то жуткое увидел. И уже я знала, чем чреваты этот взгляд и эта тишина. А из глаз его струился ужас, в муке лютой человек зубами лязгал, и немой вопрос неотвратимо приближал зловещую развязку.

Но опять в меня вцепился полицейский, взял за плечи, чтобы вышвырнуть на площадь. Здесь и совершилось то, что сразу оборвало все привычные пути.

... Призраку ужасному подобный, верткий, будто уж, скользнув меж нами, тот, второй, как вихрь, на полицая налетел и в сторону отбросил, а потом уже в меня вцепился и в горячке потащил с собою и поставил перед яркою витриной... К свету повернул мое лицо он и разглядывал так жадно, так ужасно...

С меньшей жаждой воду пьют в Сахаре, с меньшей жаждой узник ждет свободы, чем во мне чего - то он искал. Знала, знала я: под пудрой грязноватой он искал черты знакомые когда - то... Не ошибся, распознал, нашел! И тогда в бессилье отшатнулся. Опершись о столб, мертво глядел он, словно жгучей отхлебнул отравы. Я молчала тупо, в ожиданье. Так мертво, так холодно глядел он, как в агонии, ой шевелил губами... А потом в отчаянье затрясся, захлебнулся горестным рыданьем...

И опять глаза он поднял в смертном страхе, поглядел в мои, застывшие, тупые, и бежать пустился, чтоб исчезнуть в черной пасти городского мрака.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.