Подполковник Петр Александрович Клоков утвердился, наконец, в мысли, что ему надо согласиться на отставку. Его и так баловали, выискивали работу полегче, назначили инспектором, но инспектору без командировок не обойтись, а ему даже ездить стало трудно. Да, надо уходить в отставку, сидеть дома, писать мемуары и в дни подготовки к воздушным парадам смотреть на самолеты в окно, как смотрят все москвичи.
Как бы ни было больно, он решил съездить в последнюю командировку и затем оформить отставку.
Ехать пришлось в один из южных городков, где Клоков недолго жил в юности - учился в ФЗУ, - но с которым, по существу, не был связан никакими значительными воспоминаниями. Ни родных, ни знакомых Клоков не собирался там встретить, да и вообще он не думал о городе, а весь был наполнен горечью оттого, что едет в качестве инспектора последний раз.
В Москве всю зиму стояла мягкая погода. А тут завьюжило, и в вагоне ночью стало прохладно. Спалось Петру Александровичу плохо. Хотя в купе не было душно, ему дышалось тяжело и невеселые однообразные мысли «отставка, отставка» не давали покоя.
Чуть свет, стараясь не потревожить соседей, Петр Александрович вышел из купе в коридор, отодвинул оконную шторку.
Поезд оставил далеко позади зиму Подмосковья. За окном проносились черные, голые поля с редкими островками серого истаявшего снега. Промелькнула необитаемая железнодорожная будка: полуразваленные стены без кровли, один оконный проем заложен камнем, как глаз пластырем.
«На меня посмотреть и на ту будку - схожи», - подумал Петр Александрович.
Близилась большая станция. Клоков, постукивая палкой, направился к выходу.
- Сколько будем стоять? - спросил он у проводника.
- Семнадцать минут. Подите, подите прогуляйтесь, - ответил проводник и помог хромому подполковнику выбраться из вагона.
Пасмурное, серенькое утро дышало теплом, снега не было и в помине, перрон уже высох. Вагоны состава с оттаивающими окнами, исхлестанные косыми потеками - ночью, значит, проскочили сквозь дождь, - казались прибывшими из другого мира.
Петр Александрович прошелся до паровоза, набирающего воду. Там, у конца перрона, тянулись крытые прилавки маленького базарчика. За прилавками никого еще не было, но через поле, от мазанок поселка, спешил парнишка с ведром, укутанным белой тряпицей.
«Эх, кабы соленые огурчики!» - подумал Петр Александрович, и, словно подхватывая его мысль, за спиной раздался веселый голос:
- Давай, парень! Жми быстрей! Сейчас мы у тебя всю снедь закупим.
Клоков обернулся и увидел, что веселый голос принадлежит молодому летчику - лейтенанту. Несмотря на ранний час и на то, что дорога могла бы извинить некоторую небрежность в одежде, обмундирование на лейтенанте было заправлено безукоризненно, и поздоровался он так четко, что Клоков даже немножко приосанился.
Покупать у мальчишки неаппетитный студень вместо огурцов, о которых, оказывается, оба думали, они не стали.
- На следующей станции огурцы будут, - сказал лейтенант. - Я ошибся, соскочил здесь... А на следующей - это уж точно.
- Частенько ездить приходится, если даже знаете, где огурцы продаются? - улыбнулся Клоков.
- Приходится, товарищ подполковник, и ездить.
- А больше летать? Разговорившись, они догулялись до того, что поезд тронулся.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
К 20-летию со дня смерти Николая Островского