Сзади раздались чьи - то шаги.
- Ну, иди же, - требовательно сказала Аля. Я вышел. Кто - то встретился мне в другой комнате, кто - то поздоровался со мной, но я не ответил. Я направился прямо на вокзал и сел там на лавочку.
По хрустящим шлаковым дорожкам ходили железнодорожники, удивленно и подозрительно посматривая на рослого парнишку в сапогах и в потрепанном пиджаке, сидевшего неподвижно до тех пор, пока не стемнело. Тогда к нему подошла девушка, тоже высокая, но очень тоненькая, одетая просто п тепло, как одеваются в дорогу, и повелительно сказала:
- Пойдем.
Мы отошли в тень вокзальных лип, при каждом дуновении ветра роняющих дождь прелого листа.
- Я тебе напишу из Москвы. Ты мне тоже напишешь... Что же ты молчишь? - спросила Аля.
- Не уезжай, - глухо попросил я, впервые высказав прямо то, что скрывал до сих пор за полунамеками.
Аля грустно улыбнулась - так она улыбалась, когда играла Раневскую.
- Ну как же я не поеду?
- Не знаю. Не уезжай...
У вокзала в полосе притушенного маскировочным колпаком света показалась Алина мама!. Она нетерпеливо оглянулась по сторонам, потом крикнула:
- Альбина!
- Там, при наших, неудобно будет прощаться, - сказала Аля.
Мы стояли друг против друга, не решаясь сделать разделяющий нас шаг, она первая потянулась ко мне, взяла за плечи и поцеловала в губы...
Потом я шел за поездом прямо по шпалам, а потеряв из виду зыбкий красный огонек последнего вагона, сел на откос в пыльную полынь и заплакал.
Когда я вспоминаю свою жизнь, наступившую после отъезда Али, она представляется мне плотным сгустком событий. За какие - то три месяца я успел проделать внешне простой и прямолинейный, а внутренне трудный и сложный путь от школьной скамьи и полудетских взглядов на мир до стрелковой роты с ее суровым писаным и неписаным уставом жизни.
Первым шагом на этом пути было решение немедленно, как только получу от Али письмо, ехать вслед за ней в Москву. К тому времени у меня назрел окончательный разрыв с хозяевами дома, в котором я жил. Им не нравились мои ночные отлучки, поздний стук в дверь, а мне была противна вся их копеечная жизнь с вечным нытьем и та свойственная ограниченным людям нетерпимость к самостоятельности другого человека, какую они проявляли по отношению ко мне. Надо было искать работу и переходить в школу рабочей молодежи. «А если так, - рассуждал я, - то не все ли равно, где начинать новую жизнь - здесь или в Москве...»
Сборы мои были короткими. Легкий на подъем, я не страшился дальних дорог и незнакомых городов.
Сенька пришел на вокзал провожать меня и принес свое самое драгоценное имущество: гитару и огромную, как противень, готовальню.
- Вот, - хмурясь, сказал он, - загонишь по дороге, если будет туго.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.