«Сентенция»

Подошёл старый приятель Никиты - Якушкин, крепко стиснул руки ему и Лунину.

- Вот уж не думал вас увидать, Михаил Сергеевич, радовался, что хоть вы с Тургеневым спаслись от когтей самодержца.

- Тургеневу, конечно, глупо было бы возвращаться, раз уж он живёт за границей. А мне от сей опасности удирать не к лицу. И на охоте не плоховал перед вепрем.

- А ты что надерзил на допросе? - спросил Никита Якушкина. - Мне сторожа доложили по секрету, что по царской записке приказано коменданту содержать тебя как «самого злодейского злодея».

- Ничего я не дерзил, - сказал с усмешкой Якушкин. - Допрашивали меня в Эрмитаже, в огромном зале, где портрет папы Климента. В углу ломберный стол, за ним в параде генерал Левашов, старый знакомый, «лошадник», что учил нас ещё в манеже. Вежливо пригласил сесть, просил назвать имена. «Ещё кто из товарищей присутствовал, когда вы в восемнадцатом году самолично вызвались нанести удар? - Покрутил усы, добавил: - На то есть у нас пытка. Заставим назвать». «Тем более, - говорю, - не заставите». Вывели в другой зал, где «Блудный сын» Сальваторе Розы, век его не забуду. Ну и мечтал я, взирая на чудесную добрую корову, что на переднем плане: «Скрыться б за её тушей - и в лес!» Угроза пытки меня, признаюсь, устрашила... Однако вызванный вновь перед лицо царёво, пылавшее каким-то ледяным гневом, я, не смутясь, повторил то же самое и даже не опустил очей под его оловянным взором. Это, верно, и взбесило царя. Он затопал ногами и закричал: «В железа его! И чтобы шевельнуться не мог!»

- Участь наша, хоть и плачевна, но всё же ясна, - сказал Лунин. - А вот что ждёт дорогих наших товарищей Пестеля и Рылеева?..

Он вдруг вздрогнул, стремительно кинулся к стражам, которые в эту минуту привели на площадь самую последнюю партию арестантов. Среди них оказался Николай Иванович Лорер. У него было такое бледное, гневом и болью искажённое лицо, что Лунин резко спросил:

- Что ещё случилось?

Лорер безмолвно указал на гласис крепости. Два здоровых молодца в красных рубахах стояли на помосте у врытых в землю столбов. Вверху этих столбов была перекладина, и с неё «пускались пять толстых верёвок. Молодцы, словно балуясь, повисли вдруг на верёвках, быстро крутясь.

- Прочность верёвок пробуют... - оцепенело вымолвил Лорер. - Из Финляндии палачей привезли, у нас подходящих не нашлось. Мой сторож всё знает...

- Палачи ряженые! - гневно воскликнул Якушкин.

- Р-равняйсь! - скомандовал плац-майор и сделал знак сторожам плотней окружить узников. Их повели дальше - на луг, где против крепостного вала шеренгой стояли войска.

Направо, в самом конце Троицкого моста, бушевала, стремясь проникнуть ближе к крепости, толпа народа, которой преграждал путь кордон солдат.

Николай так боялся большого скопления людей при церемонии «исполнения сентенции», а особенно при свершении смертной казни, что приказал распустить слух, будто всё это произведут на Волковом поле. Туда и двинулись объятые ужасом люди. А здесь собрались лишь немногие, близко живущие, приметливым взглядом усмотревшие необычное оживление в размеренном крепостном быту.

На лугу, окружённом войсками, солдаты разложили большие костры и неослабно поддерживали высокое пламя.

И странно было осуждённым думать, что совсем рядом, за высокой крепостной стеной, течёт Нева, что на другом её берегу стоят великолепные дворцы, где приходилось им часто бывать на блистательных балах, а чуть подальше, на Фонтанке, в особняке братьев Тургеневых, - собираться по делам Тайного общества. Какой короткой оказалась дорога из дворцов в эту крепость!

Войска стояли, как полагается, окаменелые, зажав в руках ружья. За ними надзирало начальство. Грозно хмуря густые брови, стараясь придать важность своему незначительному лицу, на коне объезжал луг новый военный генерал-губернатор Голенищев-Кутузов.

Солдаты подтягивались, ели глазами начальство, но, когда генерал отъезжал, переводили взоры на пёструю толпу узников в блестящих мундирах, чёрных фраках, халатах - и лица их становились суровы и печальны. Многие из осуждённых офицеров были им знакомы, иные горячо любимы, как добрые начальники, освобождавшие их от порки, стоявшие грудью за солдатские интересы.

«Почему они против нас с ружьями, когда в глазах у них сочувствие к нам? Кто виною тому?.. Боже мой, да мы сами, -горько думал Александр Бестужев. - Я ведь только и сумел, что привести московцев на Сенатскую площадь, а там держался в бездействии, когда они рвались в бой. Не нашлось общего языка. Может быть, нам нечего было их обманывать Константином, а следовало объяснить им всё то, что знали мы сами? Они поняли б, как вот сейчас понимают, кто прав...»

Он залился краской, вспомнив, как в парадном мундире, в белых лосинах выхватил свою саблю и стал точить её о камень пьедестала петрова «Да, мы виной, только мы, - говорил он себе, - не дозрели мы до полного доверия и братства к мужику и солдату. И вот... хоть плачут, а холи приказано, и стрелять и вешать нас будут».