Крыша над головой

Болек колебался. Старый архитектор начал что-то рисовать «а прикрепленном к чертежной доске листе бумаги.

- Конечно, - оказал он бесстрастно, - конкурс скромный, на нем большой славы не заработать. Но, как бы там ни было, победителя все заметят. Такого рода тема всегда служит хорошим мерилом таланта.

- А по-вашему, профессор, я имел бы шансы... - Тут Болек сам себя оборвал и добавил: - Но ведь вы не видели ни одетой моей работы!

- А все-таки я думаю, что вам следует попробовать, - оживился Дорачинский, улыбаясь вошедшей в комнату дочери. - А вот и Ягулька с кофе.

Понимающе посмотрел на Апнешку, и та сразу повеселела. Зато Болек помрачнел и оставался таким до конца визита. Теперь его мучила мысль о том, что есть какая-то тесная связь между Агнешкой и вот этим самым конкурсом.

Его не удивило то, что Дорачинский ставит перед ним творческие задачи: ведь это и есть самое важное в человеке. Профессор хочет показать всему свету, какой у него зять. Болек тоже жаждал испробовать свои силы, во становилось не по себе оттого, что ставкой в этой борьбе явится Агнешка... Ну, а если ему не повезет, если провалится на конкурсе, не будет ли это стоить ему любимой девушки? Выдержит ли ее любовь такое испытание, как неудача, как язвительные суждения товарищей?..

«Нет, никаких шансов нет у меня выйти победителем! - рассуждал он, направляясь домой. - Я еще так мало знаю. Нас все время забрасывают слишком ответственными заданиями. За границей архитектор моих лет еще ходит в учениках у знаменитых мастеров. Это, конечно, не сладко, но чему научатся, того у них никто не отнимет...»

Так думал Болек, хотя в глубине души был против дальнейшей стажировки. Во всяком случае, французы, с которыми ему пришлось беседовать во время Конгресса мира, отнюдь не были в восторге от своей судьбы. Напротив, когда Болек водил их по варшавским стройкам, они жаловались на то, что во Франции заказами обеспечены только известные архитекторы, а молодежь годами ждет такой удачи.

«Правда, - говорил с горечью молодой парижанин, - мы делаем чертежи крупных объектов, монументальных» сооружений, но только ради того, чтобы не разучиться работать, для тренировки. Все остается на бумаге, никогда так и не дождавшись претворения в действительность. Разве что иной раз построишь виллу. Да и то случается это все реже и реже. Сколько их, пустующих вилл и особняков, сдается в аренду!...»

Болек подумал было, что парижанин хватил немного через край, что он говорит так, поскольку находится в Польше, во совсем был поражен, когда французский коллега обратился к нему с просьбой:

«Возьмите меня на работу, на несколько лет. Дело даже не в заработке: очень хочется применить на практике свои силы и знания. Хочется наконец в натуре увидеть то, что нарисовано твоими руками».

И до того зажегся француз этой идеей, что, схватив Болека за пуговицу пиджака, чуть не оторвал ее.

«Я говорю не только от собственного имени, - продолжал он, - у меня товарищи, которые думают так же... Мы посещаем клуб Общества франко-советской дружбы, мы лучше других видим все то, что происходит в Советском Союзе и в странах народной демократии. Мы сразу решились бы приехать к вам я работать...»

И вот сейчас, сидя в трамвае, Болек вспомнил об этой встрече и решил, что ни за что на свете не- поменялся бы с этим молодым французом. Нет, уж лучше чрезмерная ответственность, чем безнадежная пустота ожидания.

«Ну, допустим даже худшее, допустим, что провалюсь на конкурсе, - размышлял он. - Все равно объявят новый конкурс, и снова представится случай выйти на простор. И потом почему обязательно провалюсь? Агнешка наверняка поможет мне... Пока что не могу пожаловаться, все шло неплохо...»

И Болек веселее взглянул на окружающий мир. После непродолжительного дождя выглянуло солнце. Но дул пронзительный ветер сразу со всех сторон, особенно там, где трасса Восток - Запад перекрещивается с улицей Но-вотко.

Болек почувствовал облегчение, когда вошел в подъезд нового дома, где совсем недавно Дунячке предоставили комнату. У дверей лежала чистая тряпка. Едва нажал ручку двери, как приятно обдал свежий запах мастики, в лицо дохнула та свежесть воздуха, какая всегда бывает после уборки.

- Это ты, Болек? - опросила мать.

- Я, мама, а то кто же? - ответил Болек, вешая в передней плащ.

Он остановился на пороге в не узнал комнату, которую оставил сегодня утром. Окно уже было завешено занавеской, на стенах появились вышитые рушники, на кровати покрывало, когда-то вытканное Дунячкой.