Людмила Кузьмина, экскурсовод Пушкинского музея при Институте литературы, не отрываясь, смотрела сквозь запотевшее окно трамвая. Воспитанница Ленинградского государственного университета, окончившая его лишь в прошлом году, она хорошо знала и любила свои родной город. День за днём радостно отмечала она всё новые и новые изменения, происходившие в нём: ещё один восстановленный дом, ещё одна оконченная стройка, заново открытый клуб, отремонтированная мостовая - все те черты, которые являются неотъемлемой принадлежностью любого советского города.

Знала она и его прошлое. Работая в университете над пушкинской темой, она немало потрудилась над книгами и документами, стараясь представить себе старый Петербург таким, каким он был при жизни поэта. Этот далёкий город сливался в её воображении с образом любимого поэта. Ей нравилось в летние белые ночи, когда «одна заря спешит сменить другую», представлять себе Пушкина, легко ступающего по звонким каменным плитам набережной, рисовать себе его силуэт над отражёнными в светлых водах мостами. В хмурые осенние дни, возвращаясь из университета, она часто проходила мимо знакомого дома на Мойке и, смотря на тёмные окна исторической квартиры, старалась представить себе Пушкина в последние годы его жизни - одинокого, окружённого тайной ненавистью титулованного жандарма, гордого и непокорного... И чем больше она узнавала об этом человеке, ставшем ещё при жизни национальной гордостью России, тем ярче и красочнее рисовался он в её воображении.

Первый год работает Людмила экскурсоводом, и, несмотря на то, что через её руки прошла уже не одна сотня экскурсантов, принимая каждую новую группу, всякий раз она испытывает то же волнение, которое охватывало её в студенческие годы перед входом в комнату профессора - экзаменатора. Изо дня день рассказывая незнакомым ей людям о жизненном пути великого поэта, она всё - таки никак не могла избавиться от лёгкого чувства смущения, которое всегда возникало в ней во время её публичных выступлений.

... Сегодняшний состав её слушателей ничем не отличался от обычного. Как всегда, большинство их составляло молодёжь, - повидимому, студенты или учащиеся старших классов. Потом шла группа приезжих - несколько пожилых женщин и высокий нескладный мужчина в очках. Следом за Ним шли два офицера, которые, как поняла Людмила из их разговора, были слушателями одной из ленинградских военных академий.

Стараясь говорить ровным, бесстрастным голосом, Людмила последовательно излагала основные факты жизненного пути Пушкина, приводила соответствующие цитаты, указывала на отдельные документы и портреты. Ей казалось, что такой «академический» стиль изложения делает её в глазах слушателей более авторитетной и солидной.

Экскурсанты слушали её вежливо и внимательно. Они разглядывали портреты и документы, обращали внимание по просьбе экскурсовода на наиболее интересные тексты. И всё же Людмила не чувствовала, что её пояснения увлекают всех слушателей. За год своей работы она убедилась, что большинство посетителей музея знает биографию Пушкина гораздо лучше, чем об этом, ограниченная временем и обширностью темы, могла рассказать им она сама. И сейчас, ведя свой рассказ, она замечала, как взгляд её слушателей часто забегал вперёд, отыскивая давно известные по описаниям и репродукциям пушкинские реликвии.

... Шаг за шагом двигалась её группа по залам музея, и наконец настало время для рассказа о безвременной и трагической гибели поэта. Эту часть своих пояснений Людмила и любила и не любила. Она не могла не волноваться при рассказе о последних событиях жизни Пушкина, и это волнение, как ей казалось, всегда мешало ей, сбивало с принятого «академического» тона. Каждый раз, рассказывая о гнусной травле поэта, о страшной дуэли на Чёрной речке, о подлости Дантеса, выстрелившего раньше времени, она снова и снова чувствовала знакомое с детства ощущение ни с чем не сравнимой обиды за Пушкина, мучительное чувство беспомощности от того, что всё это уже произошло и что никто не сумел предотвратить этого страшного конца. Она повторяла записи, сделанные ближайшими друзьями поэта, о том, как он умирал, как и после смерти не оставила его ненавистная опека жандармов, как тайно, ночью, под простой рогожей увозили гроб с телом поэта, и, рассказывая всё это, она уже не думала, какими глазами смотрят на неё экскурсанты и насколько солидно выглядит она в роли экскурсовода. Теперь она просто рассказывала о том, что её волновало, а не «поясняла», как раньше, и этот рассказ, несмотря на всю шероховатость и неровность, был неизмеримо ярче и впечатлительной всех заранее отрепетированных ею текстов. И по тому, как теперь замерли в неподвижности слушающие её экскурсанты, Людмила вдруг остро почувствовала свою связь со всеми этими незнакомыми ей людьми.

... Конец экскурсии был уже совсем не похож на её начало. Возникшее ощущение тесной связи со слушателями уже не покидало Людмилу, и рассказ её теперь звучал свободно и радостно. Она говорила о бессмертном пушкинском наследстве и о его влиянии на всё дальнейшее развитие русской литературы; о том, как сказались пушкинские традиции на творчестве советских поэтов, и о распространении его стихов среди всех народов Советского Союза. Она рассказывала о предстоящем юбилее, о новых постановках пушкинских пьес. И хотя всё это уже не входило в программу её пояснений, экскурсанты слушали её всё с той же внимательностью и интересом. Но вот Людмила закончила. Её слушатели как будто ждали ещё чего - то. Внезапно одна из женщин доверчиво улыбнулась Людмиле и тихо сказала:

- Хорошо как в некрологе сравнили Пушкина с солнцем... Только вот одно там плохо: не закатилось оно, нет! Разве такой свет погаснет?!

И когда уже экскурсанты, поблагодарив её, разошлись и Людмила Кузьмина снова спустилась в вестибюль, она всё ещё время от времени повторяла так понравившееся женщине определение: «Солнце русской поэзии!»

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.