В музее

Мимо меня проходило много людей. Одни останавливались, другие шли дальше, но я никого не замечал. Я не мог оторвать глаз от этого экспоната. Ничто в этом музее войны не задерживало меня так долго.

При первом взгляде легко было подумать, что он вылеплен руками скульптора и отлит в гипсе. Но это была сталь.

- Белый кречет, - повторяю я про себя, - белый кречет...

Передо мной в боевой готовности стоит подбористо и статно кипельно-белый станковый пулемёт. Ствол, как хищный клюв, стремительно выставлен вперёд. Ленты и металлические коробки на боках - сложенные, но готовые к взмаху крылья. Колёса опираются на пол, как лапы. Всё орудие, с напыщенной, ястребиной осанкой, будто приподнялось на постаменте и готово к полёту.

Но не очарование конструкции, а белая окраска - защитная масть зимы - приковала меня к месту.

Я вспоминал пулемёт номер один, обмотанный белыми портянками. Он стоял не на постаменте, а на скате высоты. Уткнув голову в стенку снежного окопа, у пулемёта лежал мой фронтовой друг Рощин. Он редко и тяжело стонал. Посиневшие губы вздрагивали. Мой пулемёт был вторым, между нами - интервал в десять шагов. Впереди тянулась на полкилометра лощина, покрытая снегом. По ней ползком и вперебежку наступала наша пехота. Высокая белая стена соснового бора с редкими буро-зелёными плешинами казалась неприступной.

Лёжа за пулемётом, я дышал на ледяные пальцы. Только кое-где внутри их сохранилась теплота, точно фитиль в свечке. Лучше было, сложив ладони и экономя тёплое дыхание, дышать в пригоршни. Тогда кончики пальцев, побелевшие, точно свиной шпик, снова краснели и становились подвижными.

Смотреть надо было на лощину и особенно зорко - на опушку... Но я косился на белый пулемёт номер один и на Рощина. Наши взгляды встретились. Я заметил, что его левый глаз и бледные губы поминутно дёргаются, то ли от холода, то ли от боли.

- Ты, главное, не умирай. Ты думай, что не помрёшь. Мужайся! - сказал я Рощину. - Лес возьмём - отдохнёшь и обогреешься.

- А что мне о своей смерти заботиться? - ответил он. - Я думаю о другом. Портянок не пожалели - белый пулемёт незаметен и меньше пуль прилетает, только не тут мы его поставили. Надо бы повыше и влево.

Он отвернулся, его белый пулемёт застрочил. Я тоже пустил очередь.

- Лежачего не бьют! - крикнул мне Рощин. - Прикончен!

Немец упал в снег. Лыжа, прикреплённая к мёртвой его ноге, встала перпендикулярно лощине. Пальба разгорелась:

стреляли туда, где лыжа, свалившись на бок, поехала к сосне. Невидимые в снегу, враги волокли труп в лес.

Противник отступал. Лес становился нашим союзником.

Мы вылезли из снежных окопов. Я размотал портянки на рощинском пулемёте. Они были тёплыми от разгорячённого ствола.

Опираясь на моё плечо, Рощин дошёл до леса. На опушке уже горели костры.

Прошёл снегопад, следы атаки замело, и снег на солнце ослепительно сиял. Посмотришь - и глазам больно.

- Товарищ, трогать руками запрещается... - услышал я за своей спиной.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.