Из сорока дворов деревни в колхоз отделилось пятнадцать. Бабка Пелагея клялась, будто все пятнадцать непременно сползут по откосу в реку... Этого не случилось: избы стояли двумя шеренгами и терпеливо посматривали друг на друга.

До колхоза дома обозначали по концам: конец Дроновых и конец Ларичевых. Теперь классификация пошла другая: дома «единоличных людей с совестью» и дома «колхозных дармоедов».

В самом начале приезжал агроном из района. Собрал сход, объявил о переделе земли, предложил утвердить десятиполье. Постановлением правительства район объявлялся картофельно - льно - молочным.

Крик поднялся пьяный, натужный.

Колхозники, напуганные яростным взрывом однодеревенцев, отказывались от перемерки земли, от лучших, льготных кусков. Агроном вытащил образцы льна. Говорил он косноязычно и тихо, его заглушали.

Неожиданно вскочила старуха, тетка Аниса; она разгоряченно рубила ладошкой и стегала колхозников. Как они смеют открещиваться? Как они смеют молчать?..

В комиссию для перемерки выбрали колхозного председателя - дядю Василия - и тетку Анису. Землю переделили.

Слаженности не было: дядя Василий ездил в городок, составлял сводки и планы, но твердо указать, что к чему, не мог. Он привык распоряжаться своими руками, десятки чужих рук направить не умел.

Жилось беспокойно: на каждого колхозника показывали пальцами. Успокаивало немножко, что Семен Дронов, мужик о трех коровах, о двух лошадях, с домом - железная крыша, - тоже вошел в колхоз. Дядя Семен уверял: колхозными все будете, так власть хочет, рассуждать нечего.

А тетке Анисе пришлось всех трудней. Задания дядя Василий давал на всю семью, сын же Володя сельскому хозяйству мог уделить лишь редкие, свободные от работы на винокуренном заводе часы. Катенька, жена его, от работы отбивалась: зачем тянуть жилы на чужого дядю?

Но вскоре Катенька посветлела: Володю переводили винокуром на подмосковный завод. Хорошо освещенный город вставал из затуманенного горизонта. Володя проектировал: Катенька сядет за дело, - пусть, скажем, легкие бумажки подшивает, и на рабфак ее - пусть извилины в мозгу умножаются, а мать дома, в тепле - пусть старые кости расправит; она заслужила отдых: пятьдесят лет ей не давали отпуска.

Но сама тетка Аниса - мать, которую впервые за полсотни лет хотели одарить отпуском, теплым углом и праздной старостью - разгневалась на сына: «Ты хочешь сделать меня кухаркой девчонки? Не хочу быть кухаркой».

Володя взбесился, кричал и топал на мать.

Старуха настаивала на своем: пусть сын попробует продать корову - она дойдет до ячейки, докажет, какой он партиец! Кроме того - глаза старухи взмокли - пусть сын не думает: ей самой ничего не нужно, она пришлет в лукошке все яйца, которые снесут куры, все сало, что нагуляет поросенок...

Сын продал барахлишко и уехал чужим, без прощальной ласки.

Много свободного места оставалось в доме. Нежилая пустота комнат напоминала о сыне: как же так получилось, что он оторвался?..

Тетка Аниса вспоминала.

На кладбище могильный камень покрывала холодная, туберкулезная сырость - такой сыростью было покрыто тело мужа последней ночью... Сын стоял рядом, заглядывал в глаза, поправлял косынку и предлагал: «Ты бы поплакала, мама...» Сыну весьма наивно представлялось строение женщины: длинные волосы, мягкие руки, цистерна со слезами. Капля в каплю повторил сын отца, даже шепелявил похоже и все - таки был совершенно другим.

Отец о себе говорил: «Ну какой я человек? Перегонный спиртовой я аппарат, а не человек».

Трезво и прозрачно жил сын... Работал жадно и честно, как скряга - это нравилось ей. Не нравилось, что не бывает на посиделках, к девкам сух, как старик, будто больной или безногий урод какой. Не нравилось, что приходил сын поздно: задерживали заводские дела - приходилось ждать его.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.