На протяжении XIX столетия нельзя отметить двух других имен, кроме имен Дарвина и Маркса, которые бы выражали целые громаднейшие перевороты во всей мыслительной ориентации многих миллионов людей. Обе теоретические концепции - и дарвинизм и марксизм - выросли из практической потребности эпохи, и это их происхождение можно почти прощупать руками, настолько ярко и осязательно оно выражено. Обе они являются громадными синтезами, хотя и далеко не равновеликого порядка. Обе они служат мощными рычагами практического действия, совершенными орудиями изменения мира. И, наконец, несмотря на их различный социальный генезис, марксизм включает в свое мировоззрение, сформировавшееся как величайший из исторически данных синтезов, теорию Дарвина, взятую в ее существенных моментах. Обе теории стоят таким образом в исключительно специфических, соотношениях.

I

Социальный генезис дарвинизма

«Происхождение видов» Дарвина вышло в 1859 г., в том же году, когда появилась на свет работа Маркса: «К критике политической экономии». Эпоха, которую переживал в то время английский капитализм, была эпохой его победоносного утверждения и триумфального мирового шествия. В 1848 г. английская буржуазия раздавила последнее выступление, чартистов, выставив под командой герцога Веллингтона полтораста тысяч белогвардейских «констеблей», сынков перепуганной лондонской буржуазии, против славного движения пролетариев. Почти одновременно она сокрушила повстанцев Ирландии, переживавшей полосу страшного голода. Она прочно уселась у руля государственной власти и в порах общинного самоуправления, обеспечив себе при помощи рабочего класса еще с 1832 г. основные рычаги политического господства.

Английский капитал, жестокий, коварный, хитрый и крайне дрессированный и маневроспособный, тяжелой поступью шел по мировой арене. Великобритания превратилась в гигантскую «мастерскую мира», индустриальный центр мирового рынка. Здесь она уже была монополистом, и ее фритредерская идеология как нельзя более соответствовала исключительному перевесу ее технических, коммерческих и военных сил. Под пацифистско - либеральную трескотню о «мире, экономии и реформе» пираты капитала отхватывали себе один колониальный кусок за другим, выполняя заповеди бога прибыли и прогресса. Индустриальная мощь страны быстро возрастала, опираясь на развитие машинной базы и на лихорадочное железнодорожное строительство.

Сельское хозяйство после периода депрессии и низких цен обнаружило вдруг неожиданный поворот в сторону огромного подъема как раз вслед за отменой так называемых «хлебных законов». Технически прогрессивное капиталистическое хозяйство сделало громадный скачок вперед.

Комбинация зернового хозяйства и скотоводства, введение плодосменного хозяйства, дренажа, импортного искусственного удобрения и сельскохозяйственных машин создали рациональное сельскохозяйственное производство.

Открытия в области агрохимии, животноводства, растениеводства, сельскохозяйственного машиностроения и т. д. сразу получили крупнейшую базу. Механики, архитекторы, геологи, химики, физиологи, ботаники, зоологи, фито - техники мобилизуются и приводятся в движение. Крупнейшую роль играет Королевская сельскохозяйственная академия, работы Либиха становятся настольной книгой капиталистического фермера. Джемс Керд оценивает в 1852 г. положение так:

«Ни один предыдущий период не имел большего генерального прогресса в области агрикультурных усовершенствований, чем настоящий период».

А журнал «Квартерли Ревью» в 1858 г. с восторгом пишет:

«Фермеры процветают, лендлорды намереваются улучшать свои имения, рабочие перестали ненавидеть сеялку и молотилку; во время последней жатвы в употребление вошла жнейка; компетентные судьи держатся того мнения, что почти готов и экономичный паровой культиватор».

Английский капитал чувствует свое собственное полнокровие и лондонской всемирной выставкой 1851 г. хочет показать urbi et orbi свое мировое могущество, мощь своей техники, непобедимую силу своей цивилизации. Он становится дирижером и законодателем всемирной моды; англомания делается религией каждого «образованного» буржуа, который преклоняется перед английской машиной и английскими банками, английским парламентом и по-английски подстриженной кобылой, перед английским искусством и английским ростбифом. Даже русские помещики испытывали на себе это обаяние английских чар.

Сочетание классовых сил за этот период было чрезвычайно оригинальным. Исходным пунктом развития был, как мы упоминали, разгром чартизма. В течение долгого ряда лет мужественное движение английского пролетариата создавало не раз критическую революционную ситуацию. Руками рабочих была проведена реформа 1832 г., социально - политически давшая власть промышленной и средней торговой буржуазии, но на базе компромисса с поземельной аристократией - этими «джентльменами без профессий». В 1834 г. либералы провели преобразование «закона о бедных», введя каторжный режим работных домов и вызвав возмущение тружеников. В 1846 г. были отменены «хлебные законы», и удовлетворенная мелкая буржуазия отошла от рабочих.

Невероятная эксплуатация пролетариата, женщин и детей была фоном, который использовался тори против вигов: из рядов дворянства вышли своеобразные печальники о судьбе рабочих, заострявшие жало своей критики против безжалостной буржуазной эксплуатации, агитаторы за фабричное законодательство таковы например письма Ричарда Остлера в «Лидском Меркурии» «О невольничестве в Йоркшире». Грозный гром рабочего движения и его использование со стороны дворянства привели к фабричному законодательству. Наиболее прозорливые из тори (ср. лорда Эшли) видели в этом законодательстве самое действительное средство отвлечения рабочих от чартизма, который выдвинул уже «партию физической силы», готовил восстание и рядом с государственным парламентом собирал свой «Конвент» - по сути дела Совет рабочих депутатов.

Поражение чартизма означало крутой перелом во всем движении; это было начало гибели, на целую историческую эпоху, героических традиций революционного движения английского пролетариата: идеи «физической силы», интернационального братства, завоевания власти, социального равенства уступали свое место идеям реформистского тред-юнионизма и кооперации. На мировом рынке складывалась исключительная монополия расцветающей «владычицы морей» - великой колониальной империи британского капитала. Господство буржуазии, но на базе умеренных подачек рабочим; борьба буржуазии с дворянством, но компромисс с ним, респектабельность, уважение к священным традициям, корона короля, шлейф королевы, парики - в парламенте, господь бог - в голове. Эта система сохраняла долгие годы свою устойчивость, пока развитие мирового хозяйства не опрокинуло английскую супрематию и не вызвало могущественнейшие тенденции совсем другого порядка.

Вот в такую эпоху выступил со своими работами величайший из биологов - Чарльз Дарвин. Он прямо вырос из почвенных сил прогрессивного сельского хозяйства Англии, с его садоводами, скотоводами, рациональными хозяевами, опытными полями, прикладной химией, многолетней практикой, прочным эмпиризмом, осторожностью, расчетливой добротностью эксперимента, трезвой проверкой фактов. Колониальные научные экспедиции, ориентирующие щупальца английского капиталистического миродержавия, его познавательные сосуны, расширяющие горизонт, доставляли добавочный разносторонний материал, а через ввоз искусственных удобрений и новые виды животных и растительных пород прямо обслуживали процесс материального производства.

Таким образом развитие английской промышленности, колониальная экспансия и прежде всего прочный подъем английского рационального сельского хозяйства были базой, на которой возникла теоретическая концепция Дарвина. Недаром у него фигурирует так часто «искусный заводчик», столь ненавистный Дюрингу. Дарвин рос из многообразной живой практики, и в этом была его сила. «Заводчики, - пишет он, - обыкновенно говорят об организации животного, как о пластическом материале, которому они могут придать какую угодно форму». Обоснование и объяснение великой идеи изменяемости видов выросли следовательно из теоретического обобщения реальной практики «заводчиков» (другой практики здесь, как известно, не было).

«В начале моих исследований, - сообщает Дарвин, - мне казалось, что тщательное изучение домашних животных и растений, разводимых человеком, всего скорее может повести к разрешению этого темного вопроса. И я не ошибся... Я осмеливаюсь выразить мое убеждение в высокой важности исследований по этому предмету, хотя ими, по большей части, пренебрегают естествоиспытатели». Дарвин не устает ссылаться на этот исходный пункт, цитируя на сотнях страниц «искусных заводчиков». Иоуэтт, «едва ли не лучший знаток сельскохозяйственной литературы и хороший знаток животных», свидетельствует у Дарвина: «Оно (начало искусственного подбора. - Н. Б.) сельскому хозяину дает возможность не только видоизменять характер своего стада, но и вовсе изменить его. Это - магический жезл, посредством которого он может вызвать к жизни всякую форму, какую захочет».

Далее идут лорд Соммервиль, «искусный заводчик сэр Джон Себрайг» и т. д. При этом Дарвин тут же отмечает, ссылаясь на Маршалла, что подобного рода практика требует массовых операций, когда, например, растения разводятся «в огромных количествах», что возможно лишь на базе крупного производства.

Практика садовода, - скотовода, сельского хозяина дает материал для обобщений Дарвина: она доказывает эмпирически изменяемость видов, она дает идею «искусственного подбора», от которой Дарвин отправляется для обоснования идеи «естественного подбора»: садовник, выпалывающий слабые растения, скотовод, подбирающий «породу», - вот его экспериментальная массовая основа. Но Дарвин, как известно, формулировал свою теорию как теорию «борьбы за существование» - формула, которой не было у его предшественников: Ламарка, Жоффруа, Сент - Илера и других. Здесь на него оказал могущественное влияние Мальтус. Однако вопрос о влиянии Мальтуса и об оценке этого влияния не так прост, как это обычно полагают.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.