Я сын и внук шахтёров и помню лишь тяжёлую трудовую жизнь рабочих. Много нужды и очень мало радости. Грустный посёлок, тяжёлая походка шахтёров, сутулые спины, согнутые непосильным трудам. Очень редко гармонь и заунывная музыка ярмарочных балаганов. На этом сером, монотонном фоне возникает более сильное и остро запечатлевшееся воспоминание: длинный сарай и ряды белых, - некрашеных гробов. Я вижу мужчин, женщин и детей, бегущих со всех сторон. Жандармы охраняют двери, о которые разбивается людская волна. Затем мои воспоминания уточняются, вырастают в связную цепь событий и вся картина становится ясной и чёткой. Мне тогда должно было быть около 6 лет. Я родился почти одновременно с веком - 28 апреля 1900 года.

Катастрофа

Однажды, когда я играл с другими детьми, наше внимание было привлечено глухим всё возрастающим шумом, далёким топотом ног, грохотом сабо. Все люди устремлялись в одну сторону. Я бросился туда же. Было забавно мчаться галопом, обгоняя задыхающихся стариков и женщин с младенцами на руках. Люди кричали:

- Это в Куррерах!... В шахте Мерикура!... 1300 убитых!...

10 марта 1906 года в пронизывающем тумане я пробежал семь километров, отделяющие посёлок Ноэль Годо от посёлка Мери-кур. Из всех соседних деревушек и посёлков бежали, толкаясь и перегоняя друг друга, побросав работу, шахтёры, женщины и дети. Они бежали из последних сил, похожие на разбитую армию, над которой распростёрлась тень смерти.

В Мерикуре я сначала ничего не увидел. Путь преграждала длинная железная решётка, за которой метались люди с какими-то странными аппаратами на головах. Вдали, в тумане, выступала металлическая арматура одной из шахт с неподвижным колесом. Эта мрачная картина усугублялась запахом мокрой сажи, дыма и гари.

Вскоре крики и проклятия усилились. Растрёпанные женщины рыдали. Толпа бушевала, слышались выкрики: «Ломайте решётку!» Внезапно появились конные жандармы и начали теснить толпу, но она не уступала и не отходила ни на шаг. Крики раздавались со всех сторон:

- Скажите нам правду! Скажите всё, как есть! Пустите нас! Мы хотим видеть! Мой муж там, внизу! Мои дети там! Вся семья внизу!...

Я помню, что потом, когда мы вернулись в наш посёлок, мы, дети, были настолько подавлены всем виденным, что долгое время оставались мрачными, молчаливыми, не играли и даже не дрались.

Страшная катастрофа взволновала всю местность. Давно уже «чёрный народ» - шахтёры жаловались на ничтожное жалованье, на голод, на непосильный труд, а главное, на отвратительные условия и охрану труда. Злоба и гнев накипали против шахтовладельцев. Ради экономии, увеличивавшей доходы компании, 1300 рабочих погибли после ужаснейшей агонии под обрушившейся шахтой.

Забастовка

Отчаяние и возмущение охватили посёлок за посёлком и объединили в единодушном сопротивлении всех оставшихся в живых. Вспыхнула забастовка.

Как будто настоящая оккупационная армия овладела посёлками шахтёров. Повсюду: на дорогах, в деревушках, в посёлках, во дворах - формировались отряды; группы сливались и выстраивались в длинные процессии. Теперь это уже не были беспорядочные, обезумевшие толпы, как 10 марта. Люди с суровыми лицами громко заявляли о своём возмущении.

Одна из таких колонн, нёсшая красный флаг, столкнулась на дороге с отрядом жандармов. В этот день моя мать решила пойти в город и взяла с собой меня, братишку и сестрёнку. Мы шли вместе с манифестантами, как вдруг передние ряды остановились, раздались крики и свистки. Начались толкотня, давка. Жандармы открыли стрельбу. Безумие овладело толпой. Меня отбросило, оторвало от матери. Я упал. Меня топтали, надо мной проносились гигантские тени коней. Наконец мне удалось подняться, и я побежал к какой-то двери. Огромный человек верхом, размахивая саблей, гнался за убегающими людьми. Люди падали, как кегли. Некоторые забастовщики цеплялись за поводья коней, другие спасались во дворах, а вдали солдаты с ружьями на прицеле растянулись в ровную красно-голубую линию. Целый день жандармы патрулировали в городке. Много манифестантов было арестовано.

Забастовка длилась около двух месяцев. Точнее - пятьдесят два дня. Два месяца невероятной нищеты. Два месяца страданий и гнева. Такова была судьба шахтёров: изнурительнейшая работа в тёмной глубине шахты, ранения, отравления газом, обвалы, и, наконец, когда, подавленные нищетой, они заявляли о своём несчастье, появлялась армия и их сажали в тюрьму.

Я жил дома, как обычно живут все дети в рабочих семьях. Как только наступал сознательный возраст (а сознательный возраст у детей шахтёров наступал рано), дети начинали работать. На заработок отца, продукты собственного хозяйства, состоявшего из крохотного огородика и нескольких кроликов, мать содержала весь дом. Мне достались самые лёгкие обязанности в семье: я бегал по полям за травой для кроликов, собирал по дорогам навоз для огорода и следил за младшими братишками.

Детские радости

В нашей повседневной нищете бывали и просветы радости: дни масленицы и ярмарки. Ах, ярмарка! Задолго до начала мы её уже с нетерпением ожидали, и, как только появлялась первая повозка, не могли усидеть на месте, и мчались смотреть на возведение каруселей и бараков. Наиболее смелые из нас дотрагивались до ноздрей деревянных лошадок и дёргали их за хвост. Хвост из настоящего волоса! Какое счастье иметь одно су и хоть разок прокатиться на карусели! Слушать музыку, ружейные выстрелы в тире, звон колеса рулетки, песни пьяных в кабачке!... Один - два дня мы живём, как в лихорадке, а затем жизнь снова входит в свою колею - серая, монотонная, как всегда...

Долой дороговизну!

У наших родителей, как и во всех рабочих семьях, разговоры вертелись только вокруг жизненных трудностей, цен на продукты, которые бесконечно росли... В сентябре 1910 года движение протеста против дороговизны развернулось во всём угольном бассейне.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.