В очерке «Авторитет секретаря товарища Иванова» ставится вопрос о нужном нам типе руководящего союзного работника. Иванов не понимает, почему он не справился с работой секретаря ячейки. Редакция «Смены» предлагает читателям ответить Иванову и высказаться относительно требований, предъявляемых комсомольскими массами к своему руководству в настоящее время.
Он сдержал свое слово - пришел. Еще не заходя в комнату, еще в коридоре, закричал:
- Сняли меня, понимаешь, зашился я! - кричал он непривычным для него жалобным, неприятно плаксивым голосом. Таким я еще не видел его. Он, Сашка Иванов, решительный и твердый, секретарствовал в комсомольской ячейке крупного металлургического завода. Мы часто слышали его вдохновенную, не совсем грамотную речь на пленуме райкома, на собраниях московского актива. И вот на прошлой неделе я ходил по горячим цехам его завода, по цехам, где ударный рабочий труд плавит социализм. В литейной, где со скрежетом передвигались громадные электрокраны, приглушенно Шумели вагранки, Иванов подошел ко мне. Подошел незаметнее откуда - то из - за угла. Торопливо пожал руку и сказал:
- К тебе когда можно зайти? Адрес? Хорошо! Теперь он сдержал свое слово, - пришел. Нескрываемая обида звучала в его голосе:
- Хожу, понимаешь, мучаюсь, и обидно уж очень... Сняли! То был секретарем ячейки, а сейчас никто.
С этим Иванов, видимо, не хотел примириться. Он минуту помолчал, потом громко ответил:
- Понимаешь, никто! Сашка Иванов - никто!... Чертовщина какая - то получилась! Я, знаешь, по слесарному работал, да... Ну, и вот стала у нас в ячейке чехарда какая - то. Максимова в трест взяли, Бабушкина - выдвинули в газету, Зинку помнишь? Такая, еще смеялась всегда - так ее не то в Главполитпросвет, не то в Наркомпрос послали. Осталось актива - раз, два, и обчелся. После Максимова выбрали мы секретарем Ваську Громова., из механического. Побыл он у нас секретарем с месяц - райком возьми да и пошли его на какое - то строительство в провинции; секретарем комитета. На бюро мне и говорят: «Ты, Сашка, должен теперь заворачивать у нас в комсомоле...».
Так неожиданно для себя «не особенно активист» Сашка Иванов стал секретарем ячейки. Он был во всех отношениях не хуже и не лучше других. Тех, что стояли по развитию выше прочих, из ячейки взяли, и осталась - «масса». Иванов гордился именно тем, что он из массы. Но на бюро его слова не были авторитетны и предложения часто проваливались. Тогда Иванов впервые задумался над тем, почему это. Он пришел к правильному выводу - надо завоевать авторитет. Иванов сменил замасленную спецовку на щегольские френч и галифе. Это было первое его мероприятие. И оно произвело на ребят известное впечатление. По крайней мере ему казалось, что к нему стали присматриваться, прислушиваться. Вторым его шагом было: организация ударных бригад, школ политграмоты и кружков. Он предстал перед ребятами каким - то новым, у него появились неизвестные другим знания и умение организовывать.
Да, он был новым, неожиданно изменившимся в беспрерывном движении. Он был в райкоме, в ячейке, на кружке политграмоты, в тире... Он произносил часовые речи на бюро по каждому казавшемуся ему важным вопросу. Заседания велись им умело, как поезд опытным машинистом. Кончался примерно, 14 - й или 16 - й вопрос, ребята вставали: с шумом уходили. Все было хорошо. «Жизнь налаживается», как сказал ему секретарь райкома. В ячейке ребята видели своего Сашку, авторитетно беседующим с кем - то по телефону или очумевшего от составления резолюций. МОПР... Осоавиахим... физкультурный кружок... общество «Друг детей», - он занимался ими одновременно, часто давая «установки», составляя проекты и резолюции.
Зима близилась к концу. Росли потеплевшие дни, рос авторитет Иванова. Уж не так часто ребята проваливали на бюро его предложения. Примирились и с выработанным им «инструктор - терским» тоном. Он поднялся на неожиданную высоту, сумев наладить учет ударничества на заводе, а весною организовав экскурсию молодежи на Кавказ. Просыпавшееся раньше беспокойство теперь уснуло под грохот аплодисментов товарищей на собраниях. Комсомольская слава, слава руководителя, удесятеренная недавними успехами, приятно вскружила ему голову. Он потерял незримую нить, по которой шел в руководстве. Точно ослепленный, он спокойно поплыл в тихую заводь комсомольских будней. С того времени он стал говорить басом, голосом, заржавевшим от «установок». Груда бумаг беспорядочно лежала в ячейке на его столе, и каждая из них требовала ответа. Но бумаги эти лежали, никем не тревожимые. Комсомольцы были заняты в цехах, а Иванов один не мог сразу «провернуть» все это.
- Твоя беда, сказал ему пришедший на завод инструктор обкома, - в том, что ты работаешь один, не организовывая массу. Это твоя ошибка.
- Товарищ! - недоумевал Иванов, - разве ты не видишь, что у меня все заняты.
- Чем? - спросил инструктор. Иванов говорил долго, вспоминая нагрузки комсомольцев.
- Так, так!... Ну, а сплоченная группа актива у тебя есть? Здесь, в ячейке? А о смене себе ты подумал?
Инструктор ушел. Иванов опять один остался в ячейке несказанно изумленный, - он никогда не думал о том, что ему надо будет уходить когда - нибудь с секретарского поста. Прежнее, забытое беспокойство появилось опять, заставляя вспоминать весь пройденный секретарский путь. Почему ребята в последнее время стали относиться к нему «с холодком»? Почему все чаще и чаще стали вносить поправки и добавления к его резолюциям на собраниях? Почему разлад наметился в ячейке? Разве он плохо руководил ячейкой? Разве - он кого затирал?, Этого никто не посмеет сказать, ибо этого нет и не было. Так в чем же дело? Почему это они стали «умнее» его, Иванова, своего секретаря? Почему молчавшие раньше Клягин, Дмитриев и др. стали выступать на собраниях, давая установку по тому или иному вопросу, внося свои, отличные от ивановских, предложения? Иванов только теперь заметил, что между ним и ячейкой образовалась щель. «Масса» перестала «покорно прислушиваться к тему, к своему секретарю. Появились люди, претендовавшие на право правильно решать вопросы. Эти люди, так же как и Иванов, из массы. Но их ведь никто не выбирал руководителями! Клягин - всего навсего член бюро ячейки МОПР, а послушали бы вы, как он говорит! Или Сергей Дмитриев, сборщик членских взносов, только сборщик членских взносов! А ведь выступает против Иванова на собраниях. И когда взбешенный Иванов пригрозил поставить о нем вопрос на бюро, Дмитриев весело рассмеялся и беззаботно сказал:
- Ты не очень - то, теперь самокритика!
Иванов, конечно, не испугался этого. Но слово «самокритика»
приняло для него какие - то почти осязаемые формы. Постепенно каждое собрание стало для него предметом неприятных ожиданий. И он не ошибался - выходили ребята с поправками, деловито высказывались по его докладам, информациям, бросая новые, незнакомые Иванову мысли. Прежний его авторитет стирался с каждым днем Раз упущенная нить руководства снова в руки не давалась. Но Иванов не хотел сознаться в своем бессилии, - не позволяло самолюбие. Так шло до перевыборного собрания.
Это было недавно, недели две назад. Вечером в клуб пришли 400 комсомольцев заводского коллектива. Сашка Иванов, потек, отпивая из графина воду и путая цифры, сделал доклад. Минуты доклада были для него минутами пытки. Он чувствовал, что каждое его слово упорно запоминается и записывается, что вот сейчас выйдут ребята и будут громко, на весь зал говорить о неправильностях в его работе. И он был прав. Неожиданно для него, неизвестно когда выбившиеся из толстого слоя «пассива» выходили комсомольцы к столу и, отбрасывая смущение, говорили об ячейковых делах. Он выступил с возражениями, не дождавшись конца прений. Его речь была горяча, но мало понятна. И вдруг в середине ее Иванов почувствовал, что он делает не то и не так. Иванов оборвал свои возражения и сел. Тогда выступил недавно принятый в комсомол Афанасьев.
- Что вы тут все говорите, - начал он, широко жестикулируя, - у меня вот дядя в деревне... Я знаю определенно, что крестьян забивают налогами, а вы тут кричите о соцсоревновании. Разве не верно говорят правые, предлагая расширить легкую промышленность?
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.