- Вы простите меня, - он кланялся, улыбался, конфузился, - простите меня, но я не ожидал, чтобы за какие - нибудь три года на сцене можно было приобрести столько дурного и так укрепиться в нем.

И вся беда была в том, что он считал безнадежной даже попытку объяснить мне это дурное.

Почти то же самое, только в более мягких выражениях, оказал мне на следующий день Владимир Иванович Немирович - Данченко.

Мои новые товарищи, встретившие меня, пожалуй, недружелюбно, теперь, после моего несомненного провала, стали относиться ко мне проще, более ласково и участливо.

И вот передо мной встал вопрос: остаться ли здесь или бежать из этого театра и искать, «где оскорбленному есть чувству уголок»? Мое актерское самолюбие говорило мне: «Конечно, бежать». Но какое - то артистическое любопытство удержало меня, что - то привязывало меня к этому театру. Я не был занят в «Снегурочке». Но я не мог, буквально не мог пропустить ни одной репетиции. Я первым приходил на репетицию, куда меня никто не вызывал, и последним уходил. И с каждым днем я чувствовал, как раскрываются мои глаза, как я начинаю видеть в театре то, чего никогда в нем не подозревал.

Так прошло около двух месяцев. Труппа собиралась разъезжаться на летние каникулы. И вдруг, на одной из репетиций «Снегурочки» ко мне подошел Станиславский и сказал, отведя меня в сторону:

- У нас, как видите, не ладится роль царя Берендея. Ни у меня ничего не выходит, ни у других. Все пробовали. Попробуйте вы. Согласны?

Я с удовольствием согласился. Мне стало ясно, чего добивались от исполнителя этой роли, и мне казалось, что я схватил нужное.

Когда через три дня на репетиции я влез на некое сооружение из табуреток, изображавшее царский трон, я вдруг почувствовал в себе спокойную уверенность. Я стал произносить первый монолог. В зале была напряженная тишина... Я кончил монолог и хотел слезать с трона.

Вдруг вижу: ко мне устремляется Станиславский с сияющим лицом и начинает аплодировать. В ту же секунду раздался взрыв аплодисментов всех присутствовавших. Станиславский замахал руками и стал удерживать меня на троне:

- Не можете ли дальше? Еще что - нибудь? Сцену с Купавой?

Я продолжал - и опять был взрыв аплодисментов.

Станиславский, взволнованный, говорил:

- Это - чудо. Вы наш. Вы все поняли. Поняли самое главное, самую суть нашего театра. Ура! У нас есть царь Берендей!

Станиславский крепко меня обнял и поцеловал. Это был один из самых счастливых дней моей жизни. Судьба баловала меня в этом моем дорогом, моем единственном театре и много радостного дала мне за тридцать пять лет пребывания в нем, и все - таки именно этот день был для меня, кажется, самым радостным.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.