- Пожалуй, самое ответственное выступление в моей жизни.

Через несколько дней я застаю его утром еще до завтрака. Телефон звонит, но он не подходит. Он занят. В больших мягких ночных туфлях он расхаживает по своей комнате и по столовой, отводя широкие плечи от косяков, ШИРОКИМИ галсами лавируя между стульями. На нем легкая пижама. Она коротка и тесна ему. Он то и дело шутливо одергивает ее сзади и спереди.

- Мелкота - эти французы, кургузая публика, воробейчиковые масштабы. Не могут сочинить штаны подходящего калибра. Вот привез из Парижа, а в нее ничего не влазит. Центр прикроешь - периферия открывается, на периферию натянешь - центр виден. Черт их знает, на кого шьют?!

На выдвинутой доске стола бюро лежат его рабочий блокнот и рядом вечная ручка. На листке знакомой лесенкой расположились не - дописанные строки. Это пишется стихотворение для ленинского номера «Комсомольской правды». Но сейчас он занят другим. Заложив ДВУМЯ пальцами страницы, захлопнув книгу и держа ее в СОГНУТОЙ Руке навесу, он расхаживает по комнате, вполголоса читая своего «Ленина».

Он, всегда знающий стихи наизусть, помнящий сотни чужих СТРОК, ревниво поправляющий товарища, когда тот неверно читает свои вещи, он сейчас ходит и как школьник перед экзаменом еще и еще раз повторяет знакомые строфы, чтобы затвердить их покрепче.

- Никогда не учил, а вот сейчас зубрю, как проклятый. Волнуюсь. Хочется здорово прочесть. Ужасно хочется здорово прочесть. Почетное же - ж выступление!

21 января 1930 года. Большой театр.

Кончился перерыв после торжественного траурного заседания. Все снова занимают свои места. Занавес УХОДИТ вверх, и вышедший человек объявляет:

- Слово имеет поэт Владимир Маяковский. Аплодисментами приветствуют сперва имя, а потом и самого поэта. Он выходит на сцену в просторном темно-сером, крупного зерна, костюме. Даже здесь, перед шестью ярусами гигантского зала, среди многоаршинных сукон, в огромном зеве сцены, он кажется таким же крупным, не поддающимся никаким уменьшениям. Сразу все чувствуют, что он пришелся тут к месту, что масштабы зала и сцены, размах ярусов, глубина потолка ему по плечу. Он выходит к самому краю сцены, может быть, даже слишком к краю, и свет, идущий снизу, резко выделяет па его лице могучий рот и подбородок. Одному ему присущей повадкой из - под неподвижных бровей он круто обводит зал своими большими глазами, всех забирая в один горячий глазоохват. Слегка откинувшись назад, прочно утвердившись на чуть расставленных ногах, он медленно разжимает сильные губы:

- Читаю последнюю часть из моей поэмы «Владимир Ильич Ленин».

И вот во все уши, во все ложи, едва не колыхнув красного бархата занавесей, словно разгибая подкову зала, вторгается никогда в этом зале неслыханный голос:

«Если бы

выставить в музее

плачущего большевика,

весь день бы

в музее

торчали ротозеи.

Еще бы –

такое

не увидишь и в века!»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.