Командир танкист был тяжело ранен: пуля пробила кишечник, горящий бензин обуглил руки и лицо. Нестерпимо мучила жажда, но ему не давали пить, лишь изредка санитар смачивал обкусанные губы раненого влажным полотном.

- Когда самолет? - раздраженно спрашивал командир.

Говорить было трудно и больно, и он объяснялся скупыми обрубками фраз, от этого даже безобидные его вопросы казались санитару резкими. На раненых не обижаются, и санитар терпеливо объяснял, что самолет уже зашел на посадку и меньше чем через час командир будет лежать на операционном столе в московской клинике.

- Самолет уже разгружают, товарищ командир. Сейчас пилот за вами придет, - торопливо говорил санитар, с тревогой замечая, как медленно скатываются со лба раненого капли ледяной испарины. Но командир уже не слышал; он закрыл глаза, и ему казалось, что носилки с оглушительным треском срываются и летят куда - то в пустоту.

- Какое у него ранение? - опрашивал мягкий женский голос.

Сознание медленно возвращалось к раненому, и он открывал глаза, с напряжением восстанавливая привычный мир пространства и вещей.

- Танкист?... - спрашивал тот же голос. - Раненый, вы меня слышите?

Командир с удивлением всмотрелся в склоненное над ним женское лицо.

- Пилота! - раздраженно сказал он. - Пилота надо!...

- А я ваш пилот. Клава Чугунова, - приветливо сказала молодая женщина. - Скажите: вам приходилось раньше летать? Как вы переносите полет?

Командир устало закрыл глаза и уже с яростью повторил:

- Мне пилота надо...

Клава Чугунова не огорчилась. Она даже не почувствовала неприязни к танкисту. Натянув шлем и перчатки, она деловито шагала через поле к самолету, а за ней санитары несли раненого, закутанного в теплые одеяла. Недоверие, предвзятое, а иногда ироническое, уже давно не обижало Чугунову.

- Не доверяешь! - бормотала Клава, выведя машину в мягкий, почти не ощущаемый в кабине вираж над полем. - Не доверяй, пожалуйста. А вот если я тебя как по маслу провезу, что тогда скажешь, недоверчивый товарищ?...

Машину подхватывал стремительный, упругий ветер, он бил в плоскости, швырял в болтанке, и Клава сражалась с ветром, как с врагом. Используя всю технику, весь опыт десятилетней работы в авиации, она вела машину, как опытный водитель по хорошо укатанной шоссейной дороге. Когда Чугунова впервые вошла в аудиторию Балашовской летной школы и села на скамью в дальнем углу, ее охватило глубокое, невыразимое волнение. У черной доски, на высоком стержне, сверкала алюминиевая модель трехмоторного самолета. «Раз добилась права войти сюда, добьюсь и машины», - подумала Клава. На узком серебристом крыле модели загорелся красноватый блеск вечернего солнца. «Вот такой машины и добьюсь!...»

Двадцать третьего сентября 1934 года учлет Клава Чугунова впервые совершила самостоятельный полет. Из сотни самых сложных, самых рискованных рейсов Клава навсегда запомнила первый, самый короткий, самый простой полет над школьным аэродромом. Когда развернулось и стремительно улетело от нее зеленое облачко поля, а на крыльях машины загорелись горячие солнечные блики, Клава упрямо сказала себе: «Это - только начало...

Уметь летать - это еще мало. Надо уметь хорошо летать, отлично летать!»

В летной школе Клава училась отлично и, закончив курс, стала инструктором. «Почему не идешь на работу в Аэрофлот? - спрашивали товарищи. - Неужели не надоело возиться с учлетами?» «Не надоело!» - упрямо отвечала Клава. И, как раньше, когда она работала инструктором планеризма, все свободные часы проводила на аэродроме, разбирая с инструкторами и учлетами отдельные рейсы, копаясь в материальной части.

Когда Клаву Чугунову вызвали работать в московском санитарном отряде, она уже была сформировавшимся пилотом с прекрасной индивидуальной техникой полета.

Чугуновой приходилось вылетать в самые различные часы суток, при любой погоде, большей частью не в трассовые полеты и на «условные» посадочные площадки. В санитарном отряде Клава прошла прекрасную школу хладнокровия, инициативы и выдержки. Она научилась возить самый ценный груз - раненых, - а это совсем не так просто, как кажется. Часто в самолет вкатывали носилки с человеком. Жизнь этого человека висела на волоске. Оборвать ее мог маленький, случайный толчок или крен в воздухе. Клава научилась «видеть затылком» в полете, поддерживая в воздухе непрерывную связь с пассажирами, научилась следить за погрузкой больных и укладывать их в самолете наиболее удобно и спокойно.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.