На этом берегу немцы. Их наблюдателя разгребли солому и день-деньской сидят на крышах высоких хат. В сараях на краю деревни спрятаны их пулеметы, а за кирпичной недостроенной конюшней - минометы. Все это можно узнать лишь постепенно, если наблюдать за деревней Дубровней долго и пристально. А если просто так придти и глянуть один разок, то деревня покажется вымершей. Безлюдны ее улицы, молчаливы дворы, потому что скот отобран, а собак немцы перестреляли. Жителям запрещено выходить из домов.

Деревня на другом берегу партизанская. Дома ее частью сожжены, а частью разрушены минометным огнем. Два месяца немцы стараются выбить партизан из этой деревни, и все напрасно. Если пойти по тому берегу вверх по течению реки, то окажешься в самом центре партизанского края, а вниз по течению, за лугами, залитыми водой, сидят в большом селе немцы. Через село пролегла шоссейная дорога. Из Дубровни видно, как, миновав мост, по ней проходят фашистские грузовика. Осторожные огоньки их фар ночью бегут по луговой воде вприпрыжку, через островки и кустарники. Видны также немецкие часовые, неподвижно стоящие у въезда на мост. Жители знают, что часовые сидят в засаде и на берегу, близ моста, и даже на островках.

Высоко нынче поднялась вода, заполнила все овраги и лощины, залила леса и на время прервала в этом уголке военные действия. Затишье царит уже с неделю. Немецкие солдаты в Дубровне днем сидят на крышечках домов и, расстегнув воротники и обшлага гимнастерок, с нательной стороны рассматривают белье. По ночам они тяжело храпят в хатах, отупевшие от бездумья и злобы. Дремлют матери около кроваток запуганных детей.

Восьмилетнему Вадиму кажется, что бодрствует один только он во всей деревне, его томит сладкий страх, ему холодно, но он не уходит. Дело в том, что партизаны строят за рекой какой-то необыкновенный плот. Вадим узнал это, подслушивая разговор взрослых. Он вышел из избы. И, правда, при свете луны было видно, как за рекой плыли меж деревьями к руслу Старицы лодки с сухими плахами, валежником, соломой. Жаль только, что нельзя было разглядеть, что делалось в самом извилистом русле Старицы. На другой вечер Вадим опять, перекинув веревочные стремена, сел верхом на горб старой ветлы и стал смотреть на тот берег. Но там видна была только лунная дорога на воде, она поблескивала меж деревьями, как ласковый сон. Вадим в самом деле начал было дремать, как вдруг из-за изгиба Старицы медленно выплыл, влекомый слабым течением, странный плот. Если бы Вадим не знал, что партизаны строят плот, то он подумал бы, что это просто-напросто куча лесного хлама, поднятая разливом.

Плот вышел в русло реки, и его потащило быстрее меж залитыми лугами, мимо островков, на которых сидели немцы. Наконец плот доплыл до моста. И вот, как только березка коснулась своими ветвями тяжелых мостовых балок, раздался страшный взрыв, от которого задребезжали оконца и раскрылась настежь дверь избы. Вадиму хотелось домой, но он не решался войти в эту дверь, потому что она раскрылась сама собой. Хорошо, что вышел дед, босой, бородатый; он закурил и сказал:

- Все-таки сорвали мост.

Ночью Вадиму не спалось на печи, все мерещилось, что он сам делает нечто важное я таинственное, а рано утрам его разбудил многоголосый женский вопль. Он соскочил с печи и выбежал на порог, но бабка сейчас же загнала его назад в избу.

- Баба, чего они плачут? Бабка, зачем они плачут? - спрашивал Вадим.

- Да уж зря не будут плакать, - ответила бабка...- Опять взбесились, аспиды немые. Что теперь делается на большой улице! Ты смотри у меня, и носу не показывай. Насмерть забью.

Немцы чинили расправу. Они шли из дому в дом и требовали выдать им лодки. Но лодок ни у кого не оказывалась, немцы кричали, грозились. Раздалось несколько выстрелов.

Вадим с дедом и бабкой жили на отшибе, в одинокой избушке у реки. Сюда немцы пришли лишь под вечер.

Сухонькая старушка стояла в открытой двери. Старик сидел, склонившись вперед, на полуобструганных обрубках бревен. Он замышлял когда-то подвести новые стояки, укрепить сарай, да началась война, пришел немец, я у деда как-то опустились руки.

Немцев было трое: долговязый офицер, который в первый же дань насмешил деревню своей огромной Трубкой; усталый, худой, немолодой уже ефрейтор с продранными коленками и лобастый молодой солдат в новом обмундировании, недавно прибывший из Германии.

Лобастый солдат сердито показал старику на шапку. Старик поздоровался. Офицер стоял перед ним на лужайке, широко расставив длинные ноги. Ефрейтор встал сбоку - Так, чтобы ему видны были и офицер и старик. Он исполнял роль переводчика, хотя сам говорил по-русски через пень-колоду. Уныло, баз всякого выражения он сказал фразу, которую уже не раз повторил в этот день:

- Германский армия никому не желайт зло. Германский армия желайт, чтобы ви добровольно сдали лоттка. Понимайт? Германский армия будет уничтожить партизан. Понимайт?

Старик снял и положил на бревнышко мятую свою фуражку и стал разглаживать ладонями густые еще, хотя уже и поседевшие волосы.

- Дело нехитрое, как не понять! - начал он.

Но переводчик перебил его:

- Не так много. Германский армия любит короткий ответ: «Я охотно отдаю вам... это... лоттка». Вот так.

- Да кабы она была!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.