Патриоты

А маленький всадник тем временем показывал новые чудеса. Он наклонился к шее коня, шепнул что - то в сторожкое ухо, и сразу, повинуясь голосу и железным коленям, стал клониться конь и упал на бок и замер. Конник распластался за ним на земле. Только край фуражки да белый цветок были видны с дороги.

Через секунду боец снова очутился в седле. Будто случайно, выронил он из кармана платок, обернулся, разогнал коня и, изловчившись, достал белый комочек зубами.

- Товарищ Корж, - сказал Дубах, когда лихой наездник спешился в группе бойцов. - Старики хотят знать, какой вы станицы.

- Разрешите отрапортовать? - Только без фокусов.

Но Корж, здороваясь с Баковецким, уже сыпал скороговоркой: - Казак вятской, из семьи хватской, станицы Пермяцкой. Сын тамбовского атамана, отставной есаул войска калужского! Баковецкий схватился за уши:

- Э... да он еще пулеметчик... ишь, как замолотил, - закричал он, смеясь.

Перебрасываясь шутками, кавалькада потянулась к Кущевке.

Наступал вечер, холодный, пунцовый, один из тех октябрьских вечеров, когда особенно заметна величавая и безнадежная красота осени. Все было желто, чисто, спокойно кругом. Березы и клены покорно сбросили листья. Только дубы еще отсвечивали ржавчиной: ждали первого снега. Ледяными, мачихиными глазами смотрела из колдобин вода. Запоздалый гусь летел низко над лесом, ободряя себя коротким гагаканьем.

Всадники ехали шагом. И с боков и за ними тучей шли кущевцы. Бежали мальчишки. Неторопливо вышагивали старики в высоких, старинных картузах. Щеголи, подпоясанные кавказскими ремешками, в кубанках, посаженных на затылок, шли по обочинам, чтобы не запылить сапоги. Взявшись за руки, с визгом семенили девчата, а на пятки им наезжали велосипедисты. То был веселый, крепкий народ, сыны и правнуки тех, кто огнем и топором расчистили тайгу.

Не в обычае кущевцев было шагать молча, если самое поле, чистое, открытое ветру, просило песню.

И песня зародилась. Чей - то сипловатый, но гибкий голос вдруг поднялся над толпой. Несколько мгновений один он выбивался из объ щего гомона. Но незаметно стали вплетаться в песню другие, более крепкие голоса. Песня ширилась, зрела, увлекая за собой и свежие, девичьи голоса, и молодые баски, и стариковское дребезжанье. Широкая, как река, она разлилась на три рукава. Каждый из них вился по - своему, но в дружбе с другими. Громко обсуждали между собой мужичью долю беспокойные тенора, примиряюще гудели басы, светлой, родниковой водой вливались в песню женские голоса...

И вдруг все стихло. Один запевала, все тот же сипловатый верный тенорок, нес песню дальше, над полем, над посветлевшей рекой. Уже слабел, падал, не долетев до берега голос... Тогда сразу всей грудью грянул тысячный хор, и сразу стало в поле веселей и теплей.

Они вошли в село. Не сразу колхозники повели гостей ко двору птичницы. Сначала нужно было показать товарищам командирам и племенного быка швицкой породы, и овец рамбулье, и хряков в деревянных ошейниках, и стригунков армейского фонда. Хотели было осмотреть заодно и знаменитое гусиное стадо Пилипенко, но при свечах видны были только сотни разинутых клювов да желтые злые глаза.

В этот вечер Пилипенко пришлось занимать столы у соседей. Кроме пограничников в хату набилось много званого и незваного народа.

Пришел и сразу стал мешать стряпухам Степан Баковецкий; пришел старший конюх и главный говорун дедка Гарбуз; приехал на велосипеде почтарь Молодик с приятелями; примчался на собственном газике, насажан полную машину девчат, знаменитый чернореченский тракторист Максимюк; пришла новая учительница, веснушчатая семнадцатилетняя, робеющая в такой шумной компании; заглянул на пельмени художник Чигирик, писавший в местных краях этюды к картине «Жнитва», и много других. Последним явился шестидесятилетний кузнец и охотник Чжан Шу с внучкой Лиу на плечах.

На лавке, возле печи, сидели девчата.

- Ось дочка, - сказала Пилипенко начальнику. - Мабуть, возьмете в пидчаски? Та поздоровайся, Гапко.

Все с любопытством посмотрели на скамью, где Гапка делилась с подругами серною жвачкою. Девка была славная, коротенькая, крепкая, как грибок. Она сердито взглянула на Пилипенко и выбежала, стуча маленькими тугими пятками.

- У - у, дикая! - сказала мать с гордостью.

Зажгли лампы, и все сели за стол, не без спора поделив между собой командиров. Зашумели разговоры. Со всех углов посыпались тосты за боевых пограничников, за Блюхера, за хозяйку.