Выроют его из земли, ну и рубанет же их батько, хоть мертвый, так, что попадают сотни трупов!

А сам он не смел долее оставаться: имел приказ Щорса немедленно отправиться к полку и повернуть его в тыл неприятелю, на Новоград - Волынский. Уже дал распоряжение Кабула своему помощнику соединиться с полком Калинина и двинуть между речками Смолкою и Случью на Рогачев, чтобы придти на помощь окруженному неприятелем Житомиру.

Нет, не плакал Кабула над батькиной могилой! И тот львиный рев, что остался в его ушах, возрастал в его груди в непреодолимый гнев. Трудно было ехать Кабуле в вагоне, слыша отдаленный, приближающийся к Житомиру грохот боя, но не имел он права вернуться и в него ввязаться. Поседели виски Кабулы от этого гнева, и скрутил Кабула плеть из воловьих жил так, что разорвалась, распалась она на куски.

И принялся точить на оселке саблю.

Посходились к нему и другие, ехавшие с ним в вагоне бойцы и тоже принялись точить сабли: «Ой, жив, он жив, он жив, он жив!» - высвистывали сабли. И знал Кабула, что батько жив - не умер и заговорит его душа гневными, беспощадными боями с отравившим его врагом.

«Ой, жив, я жив, не згинув, жив!...» - пела уже десятая сабля бойца на кабулином оселке, и оселок смыливался от того усердия, как мыло.

... А Щорс ворвался клином в неприятельские цепи и, разломив строй врага неистовым ударом надвое, зашел ему в тыл. Он развернулся на обе стороны, как в кавалерийском рейде, хоть у него не было здесь кавалерии, за исключением дивизионной разведки, оставленной на всякий случай на фланге, чтоб прикрывать артиллерию.

Но инерция бешенства поляков, рвавшихся уже два дня к Житомиру и узнавших о трауре в городе, была такова, что не успел еще Щорс ударить в спину неприятельской пехоте, а уже кавалерия поляков ворвалась в город и стала искать «могилу красного вождя».

«... Повернулся батько в гробу и сказал из - под земли:

- А ну ж, подойдите, проклятые собаки, погляжу я на вас мертвыми очами!... А ну ж, приподымите мне веки!...»

Не батько повернулся в гробу, а вытряхнули его подлые осквернители из гроба: еще не успел и уснуть он как следует в смерти.

И пикой пробили ему мертвые глаза, и привязали арканом за шею, и оторвали ему голову, волоча геройское тело по Житомиру, и забросили его знаменитую голову в бездонный колодезь, а тело изрубили на куски и растащили по всему городу на пиках: там лежала рука, там нога, и казалось, боялись враги, что срастутся богатырские члены, и все охотились за ними польские всадники, будто с одним только мертвым Боженко примчались они сражаться.

О если бы задержался на тот час Кабула и увидел бы он это надругательство проклятой шляхты над героем, один на один вступил бы он в сражение с целым конным полком и немало голов отделил бы наточенной до искры саблей!

Но хоть и не видел этого Кабула, мчавшийся к своему полку, а чуяло его сердце, что мертвый батько где - то один воюет. И точил он саблю и клялся, что нарубит он мелкой капусты из панских плеч с золотыми погонами.

- Пошинкую в капусту я эту шляхту! - приговаривал он, выглядывая в окошко и грозясь лихими бровями в сторону оставленного Житомира.

Но клялся в этом не только Кабула: все житомирские жители, видевшие издевательства над свежей могилой бойца, клялись вступить в ряды красных войск, как только те вернутся.

Послали рабочие свою делегацию к Щорсу, чтобы отыскали его и сказали о том, что делается в Житомире. Но Щорс знал и без делегации, что делается в Житомире, и приказал он своей артиллерии вместе с кавалерийской разведкой прорваться к Житомиру и ударить вдоль улицы на картечь.

Попадали паны, как груши, на землю, когда, завидев въезжавшую в город артиллерию, понеслись от нее вдоль улиц, и в какую улицу ни помчатся, там и наткнутся на жерла пушек. А щорсова разведка заехала с вокзала, и с гиком два взвода понеслись на поляков с тыла. И ни один не ушел живым, ни один из того конного уланского польского полка, что надругался над Боженко.

А пока артиллерия громила польских улан, Щорс разгромил штыковым ударом петлюровскую пехоту. И кричали петлюровцы, как лисы, попавшие в тенета, запутавшись среди ночи и не разбирая, где свои, где чужие. Зато красные бойцы не ошиблись, и особенно беспощадно работали штыком щорсовы курсанты, впервые за трехмесячное учение выпущенные Щорсом в бой.

И на рассвете стоял Щорс над разрытой батькиной могилой возле памятника Пушкину на бульваре и говорил бойцам:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.