Батько Боженко

Батько остановился, устав от напряжения. Полторацкий поднес ему какую - то микстуру, но батько отстранил ее и продолжал:

- ... Той великий поэт... от там на плащи... там! Придут тын поляки - собаки... а завтра ж придут и выкинуть меня з могилы... будут знущаться з мого трупу... Нехай!... Побачуть люди, уси побачут и заплачут... бо им буде жаль з того знущения. И пидуть коны рантом уси, и твои бойцы ударять, Микола, з усей силы и разибьют того поляка насмерть, бо того знущения не стерпит никто... Ото ж я и мертвый згожуся до бою!... А салюту из давай... В бий!

Он посмотрел темнеющим взором_ на Щорса и пал на его руки, выпрямляясь и задыхаясь в агонии.

И Кабула со страхом прислушивался к хрипению в батькиной груди, с ужасом думая, что вот - вот он услышит опять нечленораздельный, нечеловеческий стон, похожий на львиный рык.

Но батьки затих - тело его распрямилось и стало длиннее, гораздо длиннее обычного, как показалось Кабуле.

- Смерть! - сказал Щорс. - Прощай, батька.

Полторацкий, отвернувшись, заплакал.

Заплакал и Кабула. У Щорса тоже, сверкнув, покатилась по щекам слеза. А поезд мчался к Житомиру.

Кусок сердца вырвала у Щорса эта смерть, и боль в нем осталась.

... Траурные трубы протрубили по Житомиру о смерти батьки. Но не мертвый, хоть и бездыханный, подъехал он к нему. Положенный! на лафет, проехал он по улицам, как орудие боя, как знамя, нужное в бою.

И встретившие я сопровождавшие его богунцы, щорсовцы, курсанты и новгородсеверцы шли сурово и торжественно под штыками, и звякнули прикладами о мостовую, и стали на караул, когда остановился траурный лафет на Пушкинском бульваре.

И вышел Щорс вперед, и сам склонил над батькой боевое богунское красное знамя, данное некогда еще Богунской бригаде от ВУЦИК тогда еще, когда в бригаде состоял и Таращанский полк и его полковым командиром был преславный' боец батько Боженко.

Поклонился тем знаменем Щорс батьке в прощальном поклоне и сказал:

- Товарищи бойцы, славные богунцы, таращанцы и новгорадсеверцы! Потеряли мы в борьбе с контрреволюцией одного из славных товарищей, знаменитого командира. Слышите вы за Житомиром канонаду? Слышите, как ломится в наши двери враг? Он знает также, проклятый, кого мы сейчас хороним! Он знает, что здесь на время задержались мы, чтобы отдать честь боевому командиру! Так знайте же завещание батьки: «Не отдавайте мне почета пустым салютом, а отдайте мне почет боевым салютам, «из четырех, как из двенадцати», - так, чтобы вырвали те снаряды из рядов врага клочья подлого мяса, чтобы меньше на сотню стало тех подлых изменников от одного салюта!» Так просил нас батько - не тратить ни одного патрона, ни одного снаряда в воздух, салютуя ему на прощанье, а прямо в сердце врага направить тот салют. Выполним, товарищи, этот завет бойца.

Многое хочется сказать об этом человеке, но нет времени у нас на то, и, может. мы, когда отвоюемся а может, те, кого здесь нет, но кто знал батьку, как мы, его верные таращанцы, те, кто уцелеет в бою, расскажут о нем все, что хочется сейчас нам сказать здесь. Слушайте вы, весь народ украинский! Мы, уходящие в бой, полные мести за эту потерю, может, не вернемся, так слушайте же вы и передайте от поколения к поколению завет бойца: «И бездыханный хочу принимать участие в сражении за свободу народа и буду в бою с вами и мертвый». А теперь, товарищи, пока будут опускать гроб в могилу, с траурным маршем вперед... на врага, до полной победы! За мною! Прощай, батько! Не прошу тебя мирно лежать: все равно ты окажешься с нами в бою.

И заиграли трубы таращанцев, соединившись с трубами богунцев.

И под звуки тех труб пошли в бой богунцы и новгорадсеверцы, ведомые самим Щорсом.

А между тем Кабула осторожно опускал на веревках красный гроб батьки, как ящик с динамитом, в землю и зарывал его рядом с памятником великому поэту, как и батько, павшему от руки предателя, рядом с Пушкиным, повернутым к батькиной могиле кудрявой головой.

Опускал Кабула тот гроб и не плакал: он слышал последние слова батьки и знал, что сбудутся эти слова.

Его привычное к бою ухо улавливало по долетающим звукам бой за Житомиром и то, что приближается бой. Нет, не улежит батько долго в земле, а, как сказал он в последней пророческой речи своей, встанет, чтоб биться и после смерти с врагом.