Мальчишка

Женька помолчал, посвистел немножко, потом его позвала мать. Он ушел, и Лешка остался один.

«Куда бы пойти?..» - подумал он.

Но идти было некуда. Неплохо бы в кино. Но денег не было, новые карманы пусты, у матери просить неудобно.

Лешка пошел без цели, куда глаза глядят. На переулок упала тень близкого вечера, но было еще душно, и каменные стены, когда Лешка проходил мимо них, обдавали его теплом. Лешка, пожалуй, расстегнулся бы, но пиджак был двубортный, и расстегивать его было нельзя.

Он медленно шел по переулку, нарочно медленно, чтобы встретить кого-нибудь из знакомых, но никого не было. Проезжали машины, и Лешка по старой, еще детской привычке замечал марку и считал, сколько цифр в номере. Они с Женькой знали почти все машины в гараже наркомата, который был в их переулке, и машину самого наркома и всех его заместителей.

«Здравствуйте», - говорил про себя Лешка, когда нарком проезжал мимо него. Лешка встречал его каждое утро, когда ходил в школу, и, в конце концов, стал считать, что он знаком если не с самим наркомом, то, по крайней мере, с его машиной.

И вдруг лешкино сердце екнуло: на перекрестке медленно поворачивала вокруг милиционера знакомая широкая и длинная машина.

А вдруг машина остановится возле него, у тротуара. «Здравствуйте, Беляев», - скажет нарком, прикладывая руку к фуражке. «Здравствуйте», - ответит Лешка. «Ну, когда в армию?» «На будущий год», - ответит Лешка. «Хороший костюм», - скажет нарком. «Ничего себе», - ответит Лешка. «Нет, про костюм не спросит, - Лешка даже засмеялся над своей наивностью. - Станет он спрашивать про костюм! Не видел он костюмов, что ли?»

Но Лешка ошибся. Машина была не наркомовская, а какая-то дипломатическая.

Лешка шел переулками, не думая о том, куда идет, пока не вышел неожиданно на Рождественский бульвар - вершину одного из семи холмов, на которых стоит Москва. Отсюда, с крутого спуска вниз, в асфальтовую долину Трубной площади, видные во весь рост, уступами сходили высокие каменные дома. Рядом с этим застывшим движением домов спускались, мелькая в просветах между липами бульвара, визжа и скрежеща тормозами, трамваи. Отсюда был виден и весь следующий подъем до здания «Известий» на Пушкинской площади. Пространство, открывшееся перед Пешкой, было так неожиданно, что он, родившийся в Москве, удивился тому, что увидел. Может быть, это произошло еще потому, что и Трубная площадь и все улицы дальше были в тени. Разноцветные огоньки вспыхивали поодиночке то в окне дома, то в трамвае, то на рекламе кино. Они светились в дрожащем воздухе, еще ничего не освещая, и меняли обычное представление о городе. Уличные фонари еще не горели. Небо у Лешки над головой было еще светло-синее, почти голубое, но все то, что он видел перед собой, лежало в тени огромной, тяжелой тучи, которая, как крышей, накрыла собой половину города. Под навесом этой тучи было уж совсем темно, и на глазах у Лешки она за несколько мгновений крыльями своими охватила небо со всех сторон. Капля ударила ему в лицо, он посмотрел вверх: над ним еще было чистое небо. Еще брызнуло неизвестно откуда, и Лешка побежал, ища укрытия, чтобы костюм не попал под дождь.

Проще было вскочить в трамвай, который проходил мимо, но в новых карманах не было и гривенника. Раньше он бы не задумался, потому что часто ездил зайцем, сегодня ему не хотелось.

Он подбежал к ближайшему подъезду и встал под навес. Над городом сверкнула кривая молния, ударил гром, и летний ливень обрушился с такой силой, как будто кто-то спешил сразу вылить всю воду с неба и открыл все краны.

«Вот дождь, - подумал Лешка, - как в кино».

Мелькнул, осветив полнеба, отблеск молнии, и одновременно тут же, как будто за спиной, грохнул, сотрясая землю, гром. Лешка невольно оглянулся и увидел рядом с собой девушку, почти девочку, светловолосую, в мокром, облепившем плечи платье. Нагнув голову, она стряхивала воду с волос. Лешка не видел ее лица, только легкое белое платье, светлые волосы, ноги в белых носочках с голубой каемкой и туфли-босоножки из одних ремешков с подошвой и каблуком. Она подняла голову, посмотрела на Лешку и отвернулась. Он увидел ее лицо с нежной кожей, тонкие губы, подбородок с ямочкой посредине и сердитые, как ему показалось, глаза. Пальцы у нее были в чернилах. Он тоже отвернулся и вдруг почувствовал, что ему неудобно стоять и некуда девать свои слишком длинные руки. Он напряженно глядел перед собой, но ничего не видел. Ему очень хотелось еще раз посмотреть на свою соседку. «Почему у нее сердитое лицо? - подумал он. - Промокла, что ли, или сердится, или, может, я чего-нибудь сделал?» Он с детства привык к тому, что девчонки на него сердились, и даже не замечал, как их обижал, это делалось как-то машинально: то обзовет как-нибудь, то пихнет, то огрызнется, если спросят. Но тут он, кажется, ничего такого не сделал. Он просто стоял, он даже не заметил, как она пришла. Ударил гром - она и появилась.

Он осторожно и неловко, не зная, смотрит ли она на него, стал поворачивать голову, чтобы хоть искоса взглянуть на нее. К счастью, она на него не смотрела, и он мог в любое мгновение, чуть она шевельнется, сделать вид, будто он и не думает глядеть в ее сторону.

Теперь он хорошо видел, как она промокла: носки и туфли были совсем мокрые, руки были мокрые и, видно, зябли, потому что она их растирала ладонями.

А дождь все лил, и стало почти совсем темно. Снизу медленно взбирался трамвай, и отсюда было видно, как он переполнен. «Должно быть, проезжают все остановки, - подумал Лешка про людей в трамвае, - куда тут вылезать под такой дождь». Ему стало смешно, и он хмыкнул. Девушка посмотрела на него, он отвернулся, и вдруг она выбежала из-под навеса навстречу трамваю, прыгнула через широкий поток, немного не дотянула и теперь беспомощно стояла в воде, шаря одной ногой, будто потеряв что-то.

«Туфлю потеряла», - решил Лешка.

И в самом деле, она заковыляла обратно к подъезду, и Лешка увидел, что на одной ноге у нее не было туфли. Девушка теперь уж совсем промокла, она посмотрела на Лешку, и лицо у нее было не сердитое, а очень милое и как будто просило сочувствия.

И Лешка, даже не думая, что он делает, выскочил под самый ливень и сунулся, как был, в ботинках, прямо в воду, которая бежала так быстро, что на скользком булыжнике трудно было устоять.