Николка Баженов

- Ур - ра! - закричали гости.

Ладья медленно подошла к шхуне и скрипнула, цепляясь за обшивку. Минеев смотрел сверху вниз. Лицо у него было красное, сивая борода сбилась в комок, глаза глядели бессмысленно.

- Привезла, - сказал он, - опять привезла. Пустили меня по миру и рады?

- Ой, напился! - сказала Колькина мать.

- Забирайся отсюдова! - крикнул Минеев.

У борта толпились гости, смеялись. Иверсен курил трубку и покрикивал на ломаном русском языке:

- Бог мир любийт, бог ссор не любийт, вдофа надо жалейт... Вдофа рыбу привозийт?

Спустили трап, кривоногий норвежец - матрос бросил концы и спустился помочь укрепить ладью. В это время сверху загремел выстрел. Колька поднял голову. У борта шхуны стоял пьяный Минеев, карабин еще дымился в его руке. Сзади что - то мягко и грузно упало.

Он оглянулся. Мать лежала возле бочек с треской. Наверху вдруг поднялся шум.

- Ты что? - спросил Колька, еще не понимая. - Ты чего лежишь?

И тотчас же заметил, что подбородок матери в крови и что она дышит часто и коротко.

Он бросился к ней.

Кривоногий норвежец, не закрепив концы, влез по трапу наверх. Ладья, царапая обшивку шхуны, медленно пошла по течению.

Мать умирала молча, держа руку сына в своей холодеющей руке. Черные ее глаза наполнились слезами, потом все лицо дрогнуло, она попыталась приподняться на локте и не смогла.

- Мам, мам! - в ужасе крикнул он. - Мам...

Он стал толкать ее, рванул за руку, за плечо. Она смотрела вверх, и вдруг он понял, что ее уже нет, что она уже умерла и что он один в море: что хоть она здесь, с ним, но ее все - таки нет...

Открыв рот, плача, сморкаясь, он глядел на нее, потом вскочил на ноги, закричал, что было сил, сразу же сорвал голос и затих.

Шняк медленно уходил в море.

Срывая на руках кожу, Колька поставил парус, навалился на штурвал, развернул судно и пошел в бухту, к деревне. Мать лежала на бочках строгая, неподвижная; он старался не оглядываться на нее, стоял у штурвала дрожащий, мокрый от пота.

Тотчас же, задыхаясь, он рассказал обо всем, что случилось. Поморы собрались на берегу - вечер был тихий, солнце в эту пору года не заходило вовсе. Шняки подрагивали на якорях и на приколе возле мосточков. Дымила коптильня. Прибой чуть бил о берег. Поморы стояли вокруг тела Баженовой, сняв шапки, угрюмо помалкивали. В голос вдруг зарыдала женщина, потом другая, потом еще одна. Староста Трофимов сурово прокашлялся, потом сказал: