Твердый почерк

И вот мы летим вдоль шоссе на Москву, Там, на Красной площади, уже ждут. Уже поглядывают на небо - не показалась ли между башен Исторического музея знакомая стая?

Идем обычным журавлиным строем. Впереди, в букве «С», командир соединения - один из старейших летчиков военной авиации тов. Ионов. За двадцать лет он перепробовал все машины, начиная от древнего «Фармана» и кончая новейшими истребителями. Если сложить все часы, налетанные Ионовым, окажется, что командир прожил в воздухе беспрерывно три с половиной месяца.

Шесть гремящих, поющих стремительных букв несутся над городом.

Впрочем, сейчас командирской машины не видно. Не различить, где начальники букв, где рядовые машины. Будущие воздушные буквы еще разомкнуты... Они даже не угадываются в широком строю. И только когда вдали показывается затянутая голубой дымкой Москва, командир дает сигнал.

Время строить крылатое слово. Уже выгнули красные спины ангары, уже тянутся навстречу мачты радиостанций и по-городскому дымен стал воздух.

Строй вдруг ломается. Часть машин вырывается вперед, другие замедляют движение, остальные круто поворачивают в сторону.

На глазах пригорода в несколько секунд рождается слово. Крылатые буквы выравниваются в затылок друг другу. Вот выпрямилось и затвердело «С», укоротило слишком длинную палку «Т». Быстро прошла вперед перекладина «А». Нет отрядов и звеньев. Теперь 48 машин - одно слово, высеченное в синеве.

С земли кажется, что самолеты идут крыло к крылу, без просвета, в одной плоскости. Это обман зрения, вызванный отсутствием перспективы. На самом деле буквы движутся шестью огромными ступенями, вершина которых «С». Больше того, каждая буква построена в несколько этажей. Плотность строя, скорость, воздушные ямы, ветер, поддувающий под крыло, не позволяют машинам двигаться в одной плоскости.

Сквозь сверкающий диск пропеллера видна ведущая машина. Чуть покачиваясь, она висит немного выше нас. Временами мы «наезжаем» ей на хвост, и тогда Хрусталев, сбавив газ, придерживает самолет.

Заднего самолета не видно. Он у нас под хвостом. Зато слева над нами висят два толстых колеса, кусок фюзеляжа и костыль, на котором болтается пушистый клок сена - память о вчерашнем сенокосе на аэродроме.

Хорошо идти строем над степью, где воздух струится лениво и вольно. Иное дело - подмосковные холмы и перелески. Да еще утром. Да еще в солнечный ветреный день. Над рекой или прудом, где небо изрыто воздушными ямами, колеса нашего соседа вдруг падают вниз, точно хотят «приземлиться» на наше крыло, но и мы вслед за соседом проваливаемся в ту же яму.

Дороги, шоссе, железнодорожные линии, тропы, аллеи сбегаются к сердцу страны. Жарко сверкнула на солнце Москва-река. Сегодня выходной, и окрестности города - рощи, луга, берега озер и прудов - полны отдыхающими.

Проплыл чудесный зеленый остров - Петровский парк, полный прохлады и тени. Широко распахнулись изумрудные стадионы, но их площадки и дорожки пока пусты. Сегодня стадион всей Москвы - Красная площадь.

Физкультурникам, шагающим по дну каменной чаши Красной площади, куда легче держать ногу, чем нам. Воздух над городом, нагретый асфальтом, железом, дыханьем могучих заводов, полон ям и скрытых течений. И если бы можно было сфотографировать воздух, мы увидели бы призрачные ухабы, ручьи, мертвую зыбь, водопады и горы, вечно движущиеся над Москвой.

Нас увидели, нас читают. Шесть гремящих поющих стремительных букв несутся над городом. Нам что-то кричат. Мы не слышим Москву, но видим величественный поток, льющийся через площадь, угадываем тысячи поднятых рук и лица людей, обращенные к крылатому слову.

Вероятно, с площади кажется, что буквы неподвижны. Но здесь, на высоте в полкилометра, замечаешь неуловимые с земли легкие колебания крыльев. Так колышутся на земле в такт шагам пехотинцев штыки.

Редко, редко слышен в наушниках голос ведущего, приказывающего крылатым буквам то подтянуться, то отстать. Люди слетались, они верят в мотор, в искусство товарища, висящего почти на плечах. И там, где непосвященный видит только покачивание самолета, поворот головы или поднятую ладонь, летчик читает указания, не допускающие иных толкований.

Красная площадь - единственное место, над которым жалеешь, почему самолеты не могут двигаться со скоростью пешеходов. Не хочется оторваться от величественной каменной чаши, наполненной кипеньем молодости.

Но моторы не считаются с желанием. Секунда, другая - Кремль отодвинулся, повернулся другим боком, отгородился рекой и вдруг нырнул под крыло соседнего самолета.

Снова поля, наполненные такой тишиной, что ее ощущаешь даже сквозь рев пропеллера. Буквы рассыпаются, машины смыкаются в треугольники, и летчики-наблюдатели, высунувшись из кабин, силятся разглядеть крылатую звезду, летящую сейчас над столицей.