И все-таки научит, я верю, научит Николай Григорьевич людей входить в свой сад, сняв шапки. Да, впрочем, уже и идут к нему люди как к хранителю музея. Идут поклониться подвигам земляков, вспомнить родных.

При мне забежала в шахтаринскую избу вдова Настасья Сидоровна Шахтарина, уроженка Соловьев. Повел ее Николай Григорьевич к своей землянке. Всплеснула Настасья Сидоровна руками, подивилась нехитрым манекенам, а после задумалась и тяжело вздохнула: «Поди, и мой Степан вот так...».

А потом заходил сосед Иван Александрович Димитриевых, участник войны. Он принес Шахтарину меховые рукавицы – сам сшил для тех же солдат, чтоб одеть их потеплее.

Гостям Николай Григорьевич всегда рад. Пусто в его доме – и скучает он, особенно в зимнюю пору, когда сад не требует ухода и всех дел-то – протоптать тропу для «письмоноски», наколоть дров и печь истопить.

В просторной избе живет он со своей девяностопятилетней матерью. Зовет ее по-деревенски ласково «мати». «Что-то плоха стала мати. Третьего дни истопил баню, а она так и не слезла с печи».

В его доме давно нет хозяйки. Двенадцать лет назад ушла от него жена Шура, мать его детей. Собрала вещи, и даже слова доброго не сказала на прощание. А он наутро, как всегда, вышел на свою работу. И на другое утро вышел, и на третье. Только ночами долго не мог уснуть, мучительно переживал случившееся.

Недавно он продиктовал такие строчки – своеобразное духовное завещание:

«Мне сегодня шестьдесят пять лет. Как прожил я их? Ни над кем не надсмеялся, ни у кого ничего не украл. Не был хулиганом, но и трусом не был, отпор всегда давал, но осторожно, не стараясь отомстить, а скорее забыть. Вот такими желаю быть сыну Васе, дочери Ире, внуку Андрею и последующему нашему роду»

Чувство ищет выражения от своей силы, мысль – от своей глубины. И хочется мне знать, стоят ли его дети этих чувств и мыслей. Добрые люди говорят, что стоят. Тогда, двенадцать лет назад, дочь и сын без колебания остались с отцом. Сейчас его, а не мать, каждый из них зовет жить к себе. Только куда он уедет от своих деревьев?

Каждое лето идут и едут к нему школьники – из деревень, сел и районных центров, словом, из тех мест, куда донеслась молва об этом человеке. Он показывает им пруд и сад, а потом ведет в дом, поит их чаем и рассказывает о своем катере, о том, какая страшная была война, и о том, какими он им желает быть.

Ловлю себя на том, что тянет в Соловьи. Последний раз я был там зимой. Стояли холода, столбы, словно продрогшие на ветру, звучали от мороза, пели надрывно, тянули высокую отчаянную ноту.

Николай Григорьевич нетерпеливо ждал весну, и планов у него было множество: закончить к Дню Победы землянку, полностью обмундировать солдат, посадить в саду новые деревья. Весна для него – всегда большая радость, весной, отряхнувшись от снега, просыпается сад, поднимается в пруду вода и, силясь выйти из берегов, устремляется в бетонную трубу, с шумом выливается по другую сторону дороги.

Тянет в Соловьи неодолимо – не только затем, чтобы взглянуть на весенний пейзаж и на перемены в шахтаринском саду. Тянет именно к этому человеку – его сила, рассудительность, мудрость и доброта словно врачуют душу.

В который уже раз вспоминаю, как, сидя в горнице зимними вечерами, мы прерывали разговор, когда по радио передавали «Последние известия». Эту программу Николай Григорьевич никогда не пропускает. Так и вижу: стоит он возле радиоприемника, еле заметно кивая головой, и, заслышав о том, как где-то лихорадят планету тяжелые бои или просто перестрелки, повторяет одну и ту же фразу, как молитву:

– Только бы не было войны...

Столько надежды, столько веры и силы в его тихом голосе, что приходит на ум невольная мысль. Уже потому, что такие люди, как он, Шахтарин, живут на земле и растят свой сад, должно быть земле спокойнее.

– Только бы не было войны...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.